Лучший исторический детектив

— Что там наши дела, Виктор? Удалось что-нибудь узнать о бумагах Зеленского? — пани Роза слегка коснулась руки Германова.

Зеленская казалась помолодевшей, несмотря на инвалидность. Видимо, романтические отношения с Германовым успели оставить свой благодатный след на внешности. Огромные глаза её сверкали и метали влюблённые взгляды, тонкие пальцы сжимали подлокотники, подрагивали, словно плели свою тонкую паутину.

Роза Зеленская трепетала от каждого вдоха Германова, от каждого его поворота головы. Влюблённые взгляды летели, только если он не смотрел прямо, ибо в другом случае она терялась, как кармелитка, и вообще имела довольно глупый вид, как и всякий иной влюблённый теряет понимание действительности. Германов это тоже видел и потирал руки в ожидании возможной выгоды от этих взглядов и ужимок. Зеленская не могла не понимать последствий от этой страсти. Скорее всего, она их понимала, но совладать с собой не имела внутренних сил. Да и радость от этих в целом невинных встреч была настолько велика и бесконечна, что это совершенно не оставляло Зеленской времени для раздумий о здравом смысле.

Зеленская недавно посылала Марту купить для неё фильдеперсовые чулки, и теперь красовалась в них. На стройных ножках, затянутых в чулки, обуты туфли-лодочки с каблуком.

Зеленская ждала того момента, когда они выпьют кофе и направятся в кабинет для разговора, вот тут-то Германов и должен будет заметить ослабевшие, но не потерявшие прежнюю красоту, ножки.

Когда экономка вошла и сообщила, что, если господа желают, можно пройти в кабинет, Зеленская величаво выкатила кресло, медленно развернулась лицом, чтобы Германов оценил ножки. Германов это сразу же понял, и, безусловно, оценил.

— Пани Роза, вы сегодня просто обворожительны!

Германов сделал такое лицо, будто бы готов сию минуту увлечь Зеленскую в укромное место. И она поверила: вспыхнула вся, засмущалась, торопливо позвала его за собой.

— Виктор, следуйте за мной.

Хотя Зеленская и изнывала от чувств, она, тем не менее, не окончательно потеряла голову. Вполне умела показать, где чьё место и сохранить лицо.

Иногда она задумывалась о превратностях судьбы и удивительной схожести между людьми. Германов очень сильно походил на Зеленского. Но было что-то в облике Германова, что отличало от покойного. Прежде всего, в Зеленском никогда не было жёсткости, граничащей с жестокостью, а у Германова этого было в избытке. Зеленский был гибок — куда нагнёшь, туда и склонится, а у Германова чёткий стержень. Этим он и взял пани Розу.

Марта принесла коньяк в пузатых бокалах, поставила на этажерку поближе к Зеленской и тихо вышла.

Кабинет раньше принадлежал её мужу. Полки были заставлены множеством книг по медицине, среди них имелись и довольно редкие фолианты. На широком столе из тёмного дерева стоял серебряный письменный набор. Громоздкая, но при том изящная, чернильница со скульптуркой Наполеона по центру, под которой была подарочная граверная надпись, возвышалась под стеной; два подсвечника, которые подпирала такая же скульптурка, стояли по краям, а увесистое пресс-папье, на котором так же возвышался император, в треуголке и скрестивши на груди руки, красовалось справа.

Германов поднял пресс-папье, стал рассматривать Наполеона и совершенно отрешился.

— Виктор, вы забыли, что не одни? — тихо спросила пани Роза.

— Прошу прощения, я задумался, — ответил Германов, поглаживая тяжёлую часть канцелярской безделушки.

Зеленская подняла оба бокала и один подала Германову.

— Я предлагаю выпить за нас, Виктор. Верю, что общее дело ещё больше укрепит нашу дружбу.

Она никогда не отличалась высокопарным стилем, но сегодня хотелось ещё раз напомнить Германову о том, что кроме дружбы есть и дело, которое их свело и которое может также и развести. Германов намёка не понял, а только слащаво улыбнулся и с придыханием сказал:

— За вас!

У Зеленской мелькнула мысль, что она могла ошибаться насчёт искренности чувств Германова. Мысль эта как мелькнула, так и погасла, но оставила по себе некоторый след.

Зеленская поставила пустой бокал обратно на этажерку и с улыбкой кивнула Германову на открытую коробку с сигарами «Пор Лараньяга», что была видна в открытом ящике стола. Там же лежала маленькая гильотинка для отсечения головки сигары.

Германов вальяжно уселся в кресло, вытащил из коробки сигару и, забыв отсечь ей головку, чиркнул спичкой и прикурил не с той стороны. Зеленская с сожалением посмотрела на испорченную сигару, но промолчала.

«Что-то я увлеклась, — разочаровано думала Зеленская, посматривая на Германова сквозь бокал и стекающий по его стенкам коньяк. — Заканчивать нужно с этим делом. И поскорее. Ноги моей в этом городе не будет!» Она опустила ресницы, вдохнула и почти невинно посмотрела на Германова.

* * *

Мрозовский спешил к Гольдману. Его мучила одышка, и рубашка прилипла к спине. Несмотря на ранний час, солнце припекало, а дождя похоже не предвиделось. Торопился Мрозовский по той причине, что дворник ему сообщил, что вчера он ходил к пану нотариусу, а тот сказал, что временно делами заниматься не будет, потому что уезжает на воды. А дворнику очень нужно новое завещание составить, чтобы, значит, жене ничего не оставлять, а сестре только. Сестра ему сказала, что дурак он будет, потому что жена рано утром, когда он службу служит, бежит к сапожнику любовь крутить.

— Дурак и есть, — буркнул Мрозовский, вспомнив очень толстую и вечно больную жену дворника, и поспешил.

— Отчего пан такой грубый с утра? — обижено спросил дворник.

— От того, что головы на плечах у тебя нет! — крикнул ему Мрозовский и свернул за угол.

Теперь, будучи уверенным, что Гольдман может уехать в любую минуту, он не боялся выглядеть смешно для случайных прохожих. Только исправно поднимал шляпу, здороваясь со знакомыми, и вытирал взмокший лоб платком.

Гольдман — еврей. Уж они-то никогда не упустят возможности подзаработать. И какие, к чертям, воды, если деньги сами идут. Или каждый день в этом маленьком городе переписывают завещания? Вот Мрозовский не поехал бы. Отложил бы на день, чтоб оказать любезному пану дворнику услугу и получить потом за неё кровно заработанные.

Сам Мрозовский исполнял государственную службу, потому ничего такого с ним не приключалось. Но зато планировал на старости пойти в адвокаты, а лучше в частные сыщики. Сейчас он очень сожалел о сбитых о брусчатку и пыльных от быстрой ходьбы туфлях.

С такими мыслями Мрозовский, запыхавшись, подбежал к дому Гольдмана. Жалюзи опущены не были, на двери висела табличка «Открыто», похоже дворник ошибся и нотариус вёл приём.

— Приветствую вас, пан Гольдман! — громко объявил Мрозовский, обмахиваясь шляпой, и остановился в дверях передохнуть. — Жарко как сегодня. Верно, дождя совсем не предвидится. Как считаете?

Мрозовский продолжал трясти шляпу и не отнимал платка от затылка.

— Добрый день, — сухо произнёс Гольдман.

Он смотрел, не мигая и выкатив глаза, на нежданного гостя, чем ещё больше напоминал гигантскую стрекозу в шикарном сером костюме с отливом. На столе возвышалась гора бумаг, и вообще был полный беспорядок, чего Мрозовский никак не ожидал увидеть в рабочем кабинете у нотариуса.

— А вы всё трудитесь… — покачал головой Мрозовский, выражая лицом крайнее сожаление, одновременно пытаясь рассмотреть документы на столе. — Ой, на вас же молиться надо! Это я вам говорю! Кормилец вы на-а-аш… Такой челове-е-ек! Всегда первым внесёт свою лепту и в городскую казну, и синагоге поможет. Я вам так скажу, пан Гольдман, очень радует то, что вы не покидаете наш город, а продолжаете жить и работать здесь. Не то, что некоторые… бегут куда-то.

Мрозовский закончил тираду и теперь радостно взирал на Гольдмана по-детски чистыми глазами.

Гольдман молчал, он всё это время пытался сколоть скрепкой несколько листов, только у него никак не получалось. То скрепка из рук выпадала, то листы не хотели в ней застревать.

— А вы, почему не работаете? — между прочим, поинтересовался Гольдман, наконец, скрепив листы. — Вам ведь из той самой казны платят? Да? Значит, это и я вам плачу, верно? Так что ж это вы, уважаемый, в рабочее время по городу бегаете? — спросил Гольдман, демонстративно посматривая на часы.