Лукиан Самосатский. Сочинения

11. Потом, натолкнувшись на противодействие и обличения со стороны моих друзей, эти мудрецы начали сердиться и, объединившись, восстали на них, а в конце концов повлекли их на судилище и предали палачам, подносящим цикуту. Конечно, уже тогда, пожалуй, следовало бежать немедленно, не подвергая себя дальнейшему общению с ними, но тут Антисфен, Диоген, а немного спустя Кратет и наш Менипп убедили меня остаться еще ненадолго, определив небольшой срок. Но лучше бы я их не послушалась! Не пришлось бы мне тогда позднее столько вытерпеть.

12. Зевс. Однако, Философия, ты так и не говоришь мне, чем же ты обижена, и только высказываешь свое недовольство.

Философия. Ну, хорошо, Зевс! Тогда слушай, какова она, эта обида.

Есть такая дрянная порода людей, большею частью рабов или мелких поденщиков, которым с детства не было досуга сойтись со мной поближе: занимались они, чем полагается заниматься рабу или поденщику — они или какое-нибудь ремесло изучали, подходящее для таких людей — сапожничали, плотничали, с прачечными имели дело или шерсть чесали, чтобы подходящей стала для женской работы, легкой для пряжи и чтобы скручивалась удобно, когда работницы основу натягивают или нить сучат. Занятые с детства подобными заботами, они, конечно, и имени-то моего не слыхали. Когда же они вступили в число взрослых мужей и увидели, с каким уважением относится толпа к моим друзьям, как терпеливо сносят люди их откровенные речи и радуются, находя в них для себя врачевателей, слушаются их советов и робеют пред их упреками, — мои друзья показались им настоящими властителями.

13. Однако изучить все, имеющее отношение к такого рода деятельности, было делом долгим, лучше сказать — совершенно невозможным. С другой стороны, занятия ремеслом были скудны, связаны с трудом и едва способны доставить самое необходимое. А кое-кому и самое положение раба казалось — да оно и в самом деле таково — тяжелым и невыносимым. И вот, порассудив, они ухватились за последнюю надежду, за последний якорь, что зовется у мореходов священным. Руководимые милейшим Отчаянием, они пустились в путь, пригласивши с собою в качестве спутников Дерзость, Невежество и Бесстыдство, которые всегда выступают их надежнейшими союзниками; а кроме того тщательно подготовили еще доселе неслыханные злословия, которые, впрочем, были у них всегда наготове, всегда на языке. С этой-то единственной поклажей — каков запас для направляющих свой путь к философии — они соответствующим образом и с большим искусством принялись изменять свой наряд и все свое обличье, проделав по отношению ко мне совершенно то же, что, по словам Эзопа, проделал некогда осел в Кумах, который, накинув на себя львиную шкуру и испуская пронзительный рев, выдавал себя за настоящего льва. И возможно, что находились люди, которые и в самом деле верили ему.

14. Подражать нам — я разумею наш внешний вид — очень легко, как тебе известно, и всякому доступно: небольших хлопот стоит накинуть на себя грубый плащ, приладить суму, взять дубинку в руки и поднять крик или, скорее, ослиный рев либо лай собачий, браня и порицая всех. Эти люди знали, что нисколько не пострадают за свои речи, ибо уважение, внушаемое самым видом философа, сулило им полную безопасность. И у этих рабов в руках оказывалась свобода помимо воли их господина, которого они просто прибили бы палкой, если бы он захотел вернуть их под свою власть. И пропитание они имели теперь не скудное, не то, что раньше — ячменная лепешка и ничего более; они кушали уже не рыбку соленую с каким-нибудь салатом, а всевозможные жаркуе, и вина пили самые тонкие, и деньги получали от всякого, от кого только хотели. Ибо они ходят из дома в дом и дань собирают, или, по собственному их выражению, "стригут овечек", зная, что большинство подаст им или из уважения к их философскому облику, или из боязни наслушаться грубостей.

15. Предвидели они, я полагаю, также и то, что люди будут ставить их наравне с истинными философами. Никто не различит их, не разберется в этом, если наружное сходство будет соблюдено. Ибо рабы в корне пресекают всякую попытку изобличить их и, если кто-нибудь начинает их вежливо, исподволь, расспрашивать, они тотчас же поднимают крик, укрываются в свою крепость — брань — и хватаются за палку. Попытайся узнать, каковы же дела их, — найдешь лишь великое множество слов; а если по словам судить их захочешь — они требуют, чтобы смотрели на их поступки.

16. И вот весь город наполнился подобными бездельниками, особенно теми, что записались в число последователей Диогена, Антисфена и Кратета и выступают под знаком пса. Хотя они ни малейшего рвения не проявляют в подражании лучшим чертам собачьей природы — бдительности, привязанности к дому и к хозяину, способности помнить добро, — зато собачий лай, прожорливость, похотливость, льстивое вилянье перед подачкой и прыжки вокруг накрытого стола — это все они усвоили в точности, не пожалев трудов.

17. Ты сам увидишь, что произойдет в скором времени: все ремесленники, повскакав со своих мест, пустыми оставят мастерские, когда увидят, что они трудятся и из сил выбиваются, с утра до вечера согнувшись над работой, и все же едва-едва могут просуществовать на столь ничтожную плату, а разные бездельники и мошенники живут среди всяческой роскоши, властно требуя, хватая, что идет в руки, возмущаясь, если не удастся получить, и не благодаря, даже если получат. Такая жизнь представляется беднякам веком Крона, когда, без всяких хлопот для людей, мед сам проливался им в рот с неба.

18. Впрочем, дело было бы еще не так страшно, если бы, совершая подобные поступки, эти философы не наносили нам никаких других оскорблений. Но они с виду, на глазах у людей, так важны и суровы, а стоит им заполучить или хотя бы заприметить хорошенького мальчика или красивую женщину, как они такое делают, что лучше об этом помолчать. Некоторые из них даже жен друзей своих соблазняют к неверности, по примеру того молодого троянца, — с целью, конечно, и их приобщить к философии. А после, предоставив своих возлюбленных всем ученикам на общее пользование, думают, что поступают по учению Платона, не разумея, в каком смысле этот божественный муж требовал, чтобы жены считались общим достоянием.

19. Как они на пирушках себя ведут и как пьянствуют — об этом долго было бы рассказывать. Но что бы ты думал? Все это они делают, сами обвиняя других в пьянстве, беспутстве, любострастии и корыстолюбии! Да! Нигде ты не найдешь двух вещей, столь противоречащих друг другу, как их слова и их поступки. Так, они утверждают, что ненавидят лесть, хотя в лести способны превзойти самого Гнафонида или Струфия; они убеждают других говорить правду, а сами не могут языком пошевелить, чтобы не солгать при этом. Наслаждение всем им ненавистно — на словах! — и Эпикур враждебен; на деле же все их поступки имеют целью наслаждение. Своей способностью ссориться из-за пустяков и легко поддаваться гневу они превосходят маленьких ребят. Так что немалую они представляют потеху для зрителей, когда по какому-нибудь случайному поводу закипит в них желчь: с почерневшим от гнева лицом они бросают вокруг бесстыдные, полупомешанные взгляды, и рот их наполняется пеной или, лучше сказать, ядом.

20. Я всячески желаю тебе быть от них подальше, когда изливаются из их уст эти отвратительные нечистоты: "Клянусь Гераклом, не нуждаюсь я в обладании золотом или серебром! Одного обола довольно мне, чтобы купить себе бобов. А жажду утолит источник или река". А спустя немного времени выпрашивают не обол, не несколько драхм, а целые сокровища. Разве хоть один купец, распродав весь свой груз, получит такую выгоду, какую этим людям приносит философия? Потом, насобирав достаточно и хорошо запасшись, они отбрасывают прочь свой жалкий плащ и нередко покупают себе земли, тонкие одежды, кудрявых мальчиков и целые доходные дома, сказав навсегда «прости» суме Кратета, плащу Антисфена и бочке Диогена.

21. А простые смертные, видя это, начинают отплевываться от философии и всех философов считают такими же, обвиняя меня, будто я их этому научаю. И вот уж сколько времени как невозможным для меня сделалось склонить на свою сторону хоть одного из этих простых смертных. Со мною происходит то же, что с Пенелопой: все, что я сотку, — все это немедленно снова распускается. А Невежество и Неправда посмеиваются, глядя на нескончаемую мою работу и на бесплодный труд.

22. Зевс. Поглядите, боги, что вытерпела наша Философия от этих проклятых обманщиков! Да, пора нам подумать, что же делать и какой карой их настигнуть. Один удар моего перуна — и делу конец, но это слишком скорая для них смерть.