Лукреция с Воробьевых гор

Старик немец каждое утро сидел на перевернутой лодке и с ужасом смотрел на наше купание. Для него вода была слишком холодной в этот час. Я простилась с морем и стариком, но не навсегда. Что-то мне подсказывало, что еще вернусь сюда.

По дороге Толик все ворчал, что можно было пожить у моря еще несколько деньков, ведь жарко. Флоренция отпугивала его многочисленными памятниками культуры. Но я обещала, что мы пробудем там всего два-три дня и я не стану таскать его на экскурсии. Может сидеть в номере, посещать только магазины и рестораны.

— Кожа! Во Флоренции надо покупать кожу. Сашка Кучин говорил. Он в прошлом году тут был. Привез целый чемодан — куртку, пальто жене, — сразу оживился Карасев.

— Твой Кучкин или Пупкин то же самое мог купить в Москве, зачем было тащить из Флоренции. Ты, Карасев, все еще живешь в стародавних временах, когда наши соотечественники прежде всего закупали за кордоном барахло. Им было не до культурной программы.

Тут Карасев не удержался и вступил со мной в спор. Это я живу в прошлом, давно пора привыкать, что мы люди состоятельные. А для состоятельных людей престиж не пустой звук. Покупать они должны все самое лучшее, в фирменных магазинах, жить в апартаментах.

— А ты типичный совок, Игумнова, а не жена предпринимателя, — обличал Толя, тыча в меня пальцем. — Норовишь одеваться на рынке в Лужниках или магазине «Наташа», ездить на «Жигулях» и жить в двухзвездочном отеле.

Мне была противна роскошь нуворишей, но Карасю я об этом не говорила. Напирала больше на хороший тон и осторожность. Толик в душе очень боялся, чего именно, я пока не понимала. Но соглашался со мной, что лучше не высовываться, не залезать в белый «мерседес» или «вольво», не строить трехэтажный особняк.

Дорогой я успевала любоваться видами из окна автомобиля и ругаться с Толькой. Впрочем, переругивались мы вполне мирно. Это была наша обычная манера общения. Иногда Карасев забывался и употреблял ненормативную лексику. Я вздрагивала и испуганно поглядывала на шофера.

— Да он все равно ни фига не понимает, — успокаивал меня Карасев. — Какая вы, однако, деликатная, мадам.

— Он не понимает, сволочь ты эдакая, зато я понимаю. Для меня эти слова хуже пощечины. Сколько раз просила тебя не ругаться.

— Ну не буду, не буду! — клялся супруг и даже бил себя кулаком в грудь, но слова снова срывались с его губ.

Я сама выбирала гостиницы по каталогу еще в Москве. Трехзвездочные, с бассейном, но без излишней роскоши, не за тысячу долларов в сутки, как норовил поселиться мой муж. В такую гостиницу мы и прибыли к вечеру. Решили спуститься в ресторан поужинать, потом погулять по городу. От гида на сегодня отказались.

А завтра… Собственно, почему меня обуяло такое нетерпение? Завтра все равно наступит, и я неминуемо увижу Ее. Если, конечно, во Флоренции снова не случится наводнения или другого стихийного бедствия.

— Дусик, не любишь музеи и не надо, я тебя не заставляю, но все-таки в Уффици и в Академии необходимо побывать. Для приличия. Чтобы потом всю жизнь рассказывать, что видел в подлиннике Боттичелли, а в Академии — Давида, — наставляла я супруга утром, пока мы завтракали в номере.

— Надо так надо, — вздохнул Карасев и попросил показать ему этого самого Давида, по которому все с ума сходят.

Я протянула ему каталоги. Тихо постучала вежливая горничная, принесла выглаженные платья, белые брюки и рубашки Карасева. Я одевалась и чувствовала, как дрожат руки. Вожделенная минута приближалась. Тем не менее я не теряла самообладания. Даже занялась гардеробом Карасева, велела ему переменить рубашку.

— Как ты думаешь, Ларис, не будет так жарко, как в Риме? — с тревогой спрашивал он меня.

Бедный Карасик намучился в Риме и будет до конца жизни вспоминать его с ужасом. Нам обещали, что в июне жара терпимая, самое пекло наступает в июле и августе. Но Рим встретил нас сорока градусами выше нуля. Ни Ватикан, ни Сикстинская капелла не произвели на Толика ни малейшего впечатления. А когда к вечеру гид подвез нас к Колизею, ему стало нехорошо. Мы втащили его в машину и отпоили валерьянкой.

А я так мечтала покататься по городу в старинном открытом экипаже. Теперь об этом и речь не шла. Карась совсем не выносил жары и спасался только в номере и в машине с кондиционером.

— Лорик, ты холодная, как лягушка! — как-то с завистью воскликнул он, погладив мою руку.

— Рыбья кровь, — пожала я плечами.

Жару я переносила спокойно, а ночами даже зябла и грелась возле Карасева, который всегда был как пышущая печка. Он завидовал моей прохладной коже, зато гордился своим загаром. Летом среди его друзей, их жен и подружек проходил конкурс на лучший загар. Я в нем не принимала участия. Как все рыжие, я не поддавалась загару и тщательно пряталась от солнечных лучей.

Мы спустились по лестнице в прохладный вестибюль. И горничным, и хозяину я с удовольствием говорила «бон джорне», а Карасев величественно кивал. Но едва мы очутились на улице, он заметно съежился. Во Флоренции было не только жарко, но и влажно, как в бане.

— Что делать, дусик, потерпи! — утешала я мужа. — Видишь, вокруг горы. Флоренция расположена в низине, словно на дне огромного котла.

Карасеву очень нравилось, когда я сюсюкала с ним, как с младенцем. Видно, недополучил положенную порцию ласки в детстве. По дороге я разработала план: сначала Толик направится в кафе. В Уффици, конечно, роскошное кафе, иного быть не может. Напитки только прохладительные! А я быстро пробегусь по залам. Первая разведка, чтобы выбрать для Толечки самое главное.

— Конечно, Рубенс. Какие женщины, Толя! В твоем вкусе. Потом мельком «Весну». У тебя будет укороченная культурная программа.

— Вот-вот, укороченная! — обрадовался Карасев.

Так и порешили. Я, заглядывая в карту, проводила его в кафе и осталась в полном одиночестве среди этого великолепия. Вначале от волнения пошла куда глаза глядят, вдоль длинного коридора, внутренняя стена которого была увешана картинами.

Потом опомнилась и решила заглянуть в план. Эта длинная галерея была обозначена как Первый коридор. Из него высокие двери вели в залы, тоже четко пронумерованные и посвященные каждый определенному периоду или художнику — зал Леонардо да Винчи, зал Боттичелли, зал немецких художников, фламандских… Какие молодцы, похвалила я итальянцев за этот образцовый порядок. Однако никакого упоминания о Бронзино в плане не было.

Конечно, рано или поздно я Ее найду. Ведь я собиралась прийти сюда и на следующий день. Только бы не умереть от нетерпения.

Пройдя несколько залов, я устала, отчаялась и присела отдохнуть на одну из скамей. Пора было возвращаться за Карасевым, в темпе провести его по залам и отправить обратно в гостиницу. Пускай сидит у бассейна и прикапливает загар.

Тут я подняла голову и встретилась с Ней глазами. Она смотрела на меня насмешливо, словно давно наблюдала за моими суетливыми поисками. Портрет висел в коридоре, а не в одном из залов. Был он совсем небольшой, но не терялся среди соседних полотен. Казалось, Лукреция подстерегала своими холодными зеленоватыми глазами всех проходивших мимо.