Луна и солнце

По временам, когда русалкам грозила большая опасность, например когда бушевал особенно сильный шторм, во время которого не покачаешься на волнах, они опускались на дно, выдыхая облака пузырьков, и совсем затихали. Они переставали всплывать на поверхность, лежали смежив веки, с открытым ртом, и только грудь их изредка вздымалась, словно они дышали водой.

Когда малютка научилась спать на морском дне, не подвергаясь опасности, маленькое семейство покинуло родильный остров. По очереди неся на руках русалочку, они ушли в глубину.

Идиллические картины внезапно рассеялись. Голос плененной русалки сорвался и перерос в хриплое карканье, а прекрасные видения исчезли.

Сверкающая вода поблекла в лучах рассвета.

Дрожа от холода и осознания чудовищной ошибки, Мари-Жозеф кое-как собрала неровную стопку листов, запечатлевших все, что она услышала и увидела в навеянных русалкой снах. Последний кусочек угля упал на доски помоста, неслышно рассыпавшись как пепел.

— Ты показала мне свою жизнь, — сказала Мари-Жозеф, — и свою семью.

Русалка снова запела.

Перед Мари-Жозеф предстал Ив, как и прежде, в ужасном видении — безмолвным, бледным, окровавленным призраком. От страха Мари-Жозеф прикрыла глаза рукой. Однако зловещий образ не желал рассеиваться, словно намертво пристав к ее ладоням. Она заткнула уши. Окровавленный призрак затуманился и исчез.

Русалка пела ей, посылая образы, не связанные ни с какими словами: «Я посулила твоему брату участь, на которую он обрек моего друга, но не могла испугать тебя, угрожая растерзать его тело от сонной артерии до гениталий».

В лучах рассвета вспыхнул и пропал тигр.

Русалка пела ей: «В песне я предостерегла тебя: „Берегись, хищник не дремлет!“ — ведь я боялась, что он издалека почует кровь, так же как акулы, и нападет на тебя. Я пела, пока не поняла, что ты либо в безопасности, либо мертва, и пока совсем не охрипла. Но ты бесстрашна и не внимала моим предостережениям».

Вокруг навершия клетки закружился водоворот русалок и водяных, нежно прикасающихся друг к другу, гладящих гибкие тела, сладострастно вздыхающих.

«Я не стала больше пугать тебя, — вскрикнула русалка, — и пела тебе о любви и страсти, и в конце концов ты услышала и научилась понимать меня!»

— Русалка… — прошептала Мари-Жозеф.

Русалка издала резкий, неблагозвучный стон и стала взбираться по ступеням. Мари-Жозеф обняла ее и попыталась остановить. Рисунки веером полетели на доски помоста.

— Не надо, пожалуйста, прошу!

Русалка заплакала. Мощными когтями она могла бы растерзать руку Мари-Жозеф, но та даже не шелохнулась.

— Я не могу освободить тебя, — призналась девушка. — Куда ты поплывешь? Море слишком далеко, поблизости нет даже реки. Ты принадлежишь его величеству. Если ты сбежишь, моего брата ждет опала.

Русалка зарычала, показав клыки, а потом, в ярости подняв огромный сноп брызг, бросилась в фонтан.

Мари-Жозеф зарыдала:

— Русалка, подруга…

Глава 16

Мари-Жозеф, спотыкаясь, поднималась по Зеленому ковру, торопясь уйти из сада, пока кто-нибудь не заметил, как она бежит, забрызганная грязью, мокрая от росы, босая. Вот если бы можно было поскакать домой на Заши… Ступни у нее совсем онемели. Она прижала к себе стопку эскизов, укрывая свои новые, опасные знания под теплым плащом шевалье. Отчаяние русалки неотступно кружило вокруг нее, словно высматривающий добычу хищник.

Взойдя по лестнице, она заглянула в комнатку Ива. Он тихо похрапывал. Ряса, рубашка и сапоги неряшливой вереницей обозначили его путь от двери до кровати. Она положила зарисовки на письменный стол и стала трясти его за плечо, пока он не пробормотал, что совсем проснулся, но тут Мари-Жозеф передумала и спрятала эскизы.

«Если я расскажу Иву о русалке, морской женщине, неужели он мне поверит? — думала она. — Но если я покажу ему… Если покажу всем…»

Вернулась Оделетт с хлебом и шоколадом на подносе. В новом утреннем муслиновом платье с узором из веточек она сияла здоровьем и красотой.

— Я останусь с вами, — с мрачным видом сообщила она, поставив поднос на приоконный столик.

Мари-Жозеф, встревоженная и расстроенная, долго не могла вспомнить, о чем ведет речь Оделетт и откуда взялось новое платье. Но потом все всплыло в ее памяти: и домогательства Шартра, и ее собственное обещание, и подарок Марии Моденской.

— Но только до тех пор, пока положение вашей семьи не упрочится, чтобы я смогла вернуться домой с почетом. Я и сама попробую заработать денег. Я уже не буду служить вам, но по-прежнему готова помогать, ведь вы, мадемуазель Мари, ничего не понимаете в моде. Никто больше не будет называть меня рабыней.

— Я принимаю ваши условия, мадемуазель Оделетт, и буду благодарна вам за помощь.

Мари-Жозеф поцеловала ее в щеку. Оделетт обняла подругу, прижавшись лбом к ее плечу. Внезапно Оделетт задрожала и отпрянула. Ее темные глаза заблестели от слез.

— Когда вы уедете, я буду скучать, сестра, — сказала Мари-Жозеф. — И все же я сделаю все, чтобы вы скорее обрели независимость.

Вновь овладев собой, Оделетт с достоинством склонила голову в знак согласия, а потом перешла за столик, накрытый для завтрака. Мари-Жозеф присоединилась к ней, усевшись на приоконный диванчик, и налила в чашки шоколада. Геркулес принялся тереться о ноги и мяукать; Мари-Жозеф налила ему в блюдце теплого молока.

— Я и вправду ощущаю запах шоколада?

В комнату вошел Ив. Он провел пальцами по волосам, и они локонами, изящнее любого парика, ниспали ему на плечи. Он взглянул на Оделетт:

— А мое место?

— Можете принести себе стул, — совершенно хладнокровно откликнулась Оделетт. — Вам это вполне по силам.

Он нахмурился:

— Хватит, я хочу есть. Оделетт, уступи мне место сейчас же.

— Меня зовут не Оделетт. Меня зовут Халида.

Ив расхохотался:

— Халида! А в следующий раз ты скажешь, что решила принять магометанство!

— Да, решила.

— Я дала мадемуазель Халиде вольную и отныне считаю ее нашей сестрой.

— Что?

— Я ее освободила.

— Повинуясь минутному капризу? Она же единственное наше хоть сколько-нибудь ценное достояние!

— Она принадлежала мне, и я могу ее освободить.

— Через пять лет, когда достигнешь совершеннолетия, но не раньше.

— Я дала ей слово. Она свободна. Она — наша сестра.

Он пожал плечами:

— Я не подпишу вольную. — И, обращаясь к Халиде, произнес: — Не бойся, я никогда тебя не продам, но не можем же мы жить при дворе без служанки!