Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Как это — не знаешь? — Волох с трудом сдерживал недоумение. — Или опять жалеешь палачей? Опять скажешь: "Они ведь христиане"?

— Мы ждем тебя на молении, — более твердо проговорил "брат".

— Но почему не хочешь объяснить… что все-таки произошло?

— "Солдат, поверни винтовку!" Это призыв к кровопролитию.

— А что делают фашисты?

— …"Оскверним святые храмы. Предадим хуле имя господа!" — не слушая его, стал бубнить "брат".

— С чего ты взял? Откуда такие слова?

— От вас, коммунистов. Вы их проповедуете. На словах — одно, зато в листовках — совсем другое. Хотите извести верующих, в первую голову — монахов.

— Ты сам читал такую листовку? Тогда покажи и мне!

Он вернулся из подвала взбешенным. "Брат" Канараке в самом деле показал листовку, отпечатанную на ша-пирографе, — он, разумеется, мог быть только у подпольщиков. Содержание листовки полностью подтверждало слова баптиста, и было нелегко убедить его, что это работа провокаторов, если вообще не сигуранцы или гестапо. Но с какой целью сфабрикована фальшивка? Там черным по белому было написано: "Долой монахов!" Конечно, чтоб вызвать раздор…

Сыргие попытался отогнать воспоминания: ему столько нужно обдумать… Дождаться бы рассвета, а там… Полностью уничтожив листок, вынутый из конверта, он принялся рвать в клочья и сам конверт.

И снова стал разглядывать людей у костра. Со стороны картина казалась самой мирной: измотавшись за день, спокойно отдыхают у огня. Может, стоило бы поискать новое укрытие? Хотя бы просто спуститься с дерева и пойти куда глаза глядят, только бы подальше от них. В конце концов, можно ведь и встретиться с кем-нибудь — лесником, охотником, партизанами. Разве это исключено?

Он услышал, как часто, гулко забилось в груди сердце. Попытаться убежать, рискуя быть схваченным, или же избежать риска до рассвета? В любом случае нужно держать себя в руках. Это прежде всего. Но почему не видно собак? Куда они пропали? Сейчас все зависит от того, по-прежнему ли с ними собаки.

На конверте ничего не написано, — значит, можно скомкать его и отбросить куда-нибудь подальше. Собравшись с силами, он резко отшвырнул в сторону шершавый комок бумаги — упав на землю, он издал легкий шорох, напоминающий шелест крыльев. И сразу же на этот слабый, еле слышный звук откликнулась собака. Правда, только настороженно вздыбилась, пытаясь вырваться из ошейника. Беспокойство собаки разбудило кого-то из спящих. Но овчарка быстро успокоилась, человек раздул огонь в костре и снова лёг на землю… Все осталось по-прежнему. Только мысль о том, чтобы убежать, пришлось отбросить.

Внезапно он остро ощутил безмятежный покой ночи: казалось, только в эти мгновения все вокруг полностью погрузилось в тишину, так что можно было явственно услышать дыхание спящего леса.

"Не умру, ни за что!" — пронеслась в голове мысль, положившая конец прежним опасениям. Пора осмыслить происходящее, уяснить, почему они ничего не предпринимают, что означает этот мирный сон у тлеющего костра И как, в конце концов, развернутся события дальше.

На заре, как предупредила тогда, в его каморке, Илона, он встретился с Зуграву. Тот был в хорошем настроении, выглядел бодро, по-военному подтянуто. Он взял Волоха за руку — прямо тут же, на улице, и непринужденно, нисколько не таясь, даже не понижая голоса, сказал:

— Держись увереннее, парень, не опускай голову. Не забывай: мы у себя дома! Это во-первых… Во-вторых: срочно передавай дела, которые связывают тебя с этим городом. Вот так… Между прочим, с какой-то частью людей я уже в контакте. Не сердись — не было времени поставить в известность, торопят события… Подробности дела тебе должна была сообщить Илона… А теперь скажи, пожалуйста, чья это работа — крушение поезда с гитлеровскими солдатами? Впрочем, по глазам вижу: ты ничего не знаешь… Даже понятия не имеешь!

Он остановился посреди дороги, протянув крепкую, плотную руку, и в этом движении было столько приподнятой торжественности, что прохожие даже поворачивали в их сторону головы.

— Руководство посылает тебя на задание. Как думаешь: это решение что-то означает? Означает! А именно: дело поручается тебе не только потому, что за тобой следят ищейки. Прежде всего — потому, что полностью заслуживаешь доверия… Одним словом, — он резко понизил голос, — предстоит отъезд, очень интересная и, насколько известно, ответственная миссия.

В его глазах, слегка затуманенных грустью, даже в том, как он замедлил — чисто машинально — шаг, Волох увидел искреннюю, идущую от сердца зависть.

— Подробностей пока сообщить не могу, — продолжал Зигу. — Но скоро все узнаешь, так что немного потерпи. Пока ж суд да дело, сдавай с рук на руки своих баптистов. Всех поголовно. — Он негромко рассмеялся. — Как можно скорее познакомь с кельнером, точнее, с обер-кельнером Тудораке. Нагрузка, которая легла на него, оказалась чертовски трудной, это мне известно, и все ж дело провернули отлично. Не пяль глаза, не пяль… Известно! Откуда? Дело в том, что мы с тобой действуем, по сути, в одном секторе, даже связаны с одной и той же агентурой, будь она, кстати, неладна. Нагнал страху на Гаврилэ, откуда да откуда знает о том, что нисколько его не касается? Как тебе удалось раскусить его? Ведь ничего не знал о человеке, даже подозревать не имел права! Конспирация, будь она неладна! Да, да, иначе не скажешь, хотя без нее ничего в нашем деле не добьешься. А вообще нам нужно найти время еще на одну встречу, — добавил он, глядя в глаза Волоху. — Уточним оставшиеся вопросы. В любом случае нельзя забывать, что разобщенность более всего на руку врагам.

— Это ясно. Но вместе с тем бдительность есть бдительность, разве не так? — сказал Волох.

— Не спорю. Но она как раз и должна предотвращать разобщенность — предотвращать, а не вызывать! Разве может быть более страшная опасность для партии, чем изолированность одного коммуниста от другого? Ну да ладно, если не видишь за деревьями леса, тогда действуешь только в силу необходимости, даже по принуждению… — Он внезапно спохватился, торопливо посмотрел на часы. — Что же касается железной дороги, табачной и обувной фабрики — тут полный порядок. То же самое скажу и про район кирпичного. Браво! Да, кстати, если не ошибаюсь, группа располагает шапиро-графом?

— Нет, его никогда у нас не было, стараемся писать печатным шрифтом, но от руки.

— Как же так? Но где тогда взяли шапирограф люди, распространяющие "антирелигиозные" листовки? Это становится интересным! — Теперь Зуграву говорил с крайним удивлением. — Ну, а вы куда смотрели, почему не сумели узнать, кто же автор этих проклятых листовок?

— Пока не сумели. Хотя нужно, из-за них получились осложнения с "братьями".

— Так когда покажешь их? Собери и познакомь, ладно? Насчет дел на фронте — в курсе? Не очень? Опять не работает приемник? Земля крутится, жизнь идет вперед, а у нас нет даже времени оглянуться. И все ж оглядываться нужно, обязательно! Так когда все-таки покажешь баптистов?

Сыргие ответил не сразу. Куда больше его занимали мысли о самом Зуграву. Прежде всего: где это он пропадал столько времени, почему и на этот раз явился неузнаваемым? Как-то иначе разговаривает, по-другому держится, не говоря уже о кудрявой, в колечках, бородке, тщательно расчесанных волнистых волосах. Даже ходит по-особому — упругим, четким шагом. Одежда, казалось бы, самая обычная, однако производит впечатление военной формы. Еще бы… звездочку на берете, только ее не хватает! И красной повязки на рукаве, наподобие той, которую Сыргие увидел на нем в первый день войны, когда догорало зарево пожара. В движениях — раскованность, уверенность. Так и веет энергией, достоинством. Действительно чувствуется, что человек у себя дома.