Луна как жерло пушки. Роман и повести

Сначала — прыжок с парашютом; что нужно было делать потом, они знали. Пока же предстояло несколько часов лететь в самолете, и, чтоб как-то убить время, Илона повторяла текст документа, написанного на венгерском языке, хранившегося у Сыргие в запечатанном конверте. Временами она обращалась к Волоху, проверяя, не успел ли тот забыть немногие венгерские слова, которые с грехом пополам заучил за сравнительно короткое время: язык — хоть кол на голове теши! — никак ему не давался.

— Старайся держаться поближе ко мне. Пока не найдем более или менее надежного укрытия. Стоит тебе увидеть венгра, как сразу становишься тугим на ухо, — методично наставляла она, стараясь говорить подчеркнуто бесстрастно, — Вообще-то венгры — замечательные ребята, только любят, чтоб говорили с ними на их языке… Что такое "кеньер"?

— Это просто, — сухо ответил Сыргие. — Хлеб.

— Йо эйштет киновок? — И сама же ответила: — Добрый вечер. Кесенэм сейпен, лоньи?

— Большое спасибо, дорогая! — выпалил он одним духом и обреченно вздохнул.

— Кое-что тебе дается без всякого труда, — она наконец-то улыбнулась.

— В конце концов, вряд ли придется болтать с ними по-пустому. — Он осмотрел пистолет, нащупал у пояса гранаты и в это мгновение мало чем напоминал ответственного группы, каким был совсем еще недавно. — "Переговорами" занимайся ты. Мне бы передать пакет и… А висэнт латаш, кишасонь! [15]

15

До свиданья, девушка! (венгерск.)

Илона посмотрела в темное стекло иллюминатора.

— Я знала одного парня среди них, Чандаша… — внезапно сказала она дрогнувшим голосом. — Блондин, с золотистыми, будто корочка хлеба, волосами…

— Хлеб будет "кеньер"… который свел тебя с ума?

— Мы с ним много разговаривали, хотя плохо понимали друг друга — ни он меня, ни я его. Потом, в какой-то день, вижу: берет за руку и так торжественно, взволнованно говорит по-молдавски… что бы ты думал? Ужасную, отвратительную гадость! Даже страшно повторить… Правда, он тут же сообразил, какую оплошность допустил. Бедный Чандаш, трудно передать, что было с ним потом!

— И что же было? Сумел исправить… оплошность? — спросил Сыргие, опуская пистолет в прикрепленную под пиджаком кобуру.

— Какой-то осел научил гадостям…

— Это и так понятно… но что было дальше?

— Кое-что было, — спокойно, пожалуй чрезмерно спокойно, ответила Илона. — Подробности, надеюсь, излишни?

— Послушай, — озабоченно проговорил Сыргие, — я давно хочу спросить… Почему у тебя такое желтое лицо? Плохо переносишь болтанку?

— Кесенэм сейпен! — ответила она, прикрывая платком рот. — Мне и в самом деле плохо, только вряд ли из-за качки… — она сверкнула глазами, пытаясь перехватить взгляд Волоха, — которая, кстати, совсем не ощущается. Летчик отлично ведет самолет.

Он приставил к уху ладонь и слегка вытянул голову, чтоб лучше слышать ее.

— Отчего ж тогда эти желтые пятна на лице? — упрямо повторил он.

— Откуда мне знать? — наигранно беззаботно ответила Илона. — Быть может, дело просто в беременности.

— Что за шутки, дорогая? О какой беременности можно говорить? — ошеломленно воскликнул он, отводя глаза в сторону — чтобы в ее глазах не увидеть подтверждения своим словам.

— О какой? Надеюсь, нормальной и удачной. Остальное тебе знать не обязательно.

— Возможно. Но ты обязана была сообщить Зуграву.

— Так и сделаю. Доложу при первой возможности.

За остальное время полета они больше не обменялись ни словом, хотя молчание не походило на ссору или размолвку. В основном дремали — когда он, когда она. Позднее, когда пилот дал знак готовиться к прыжку, тщательно проверили, все ли друг у друга в порядке, и Сыргие особенно внимательно осмотрел, как снаряжена Илона; затем, надежнее затянув у нее на груди ремни парашюта, нашарил в темноте руку женщины и попытался незаметно прикоснуться к ней губами. В последнее мгновение он все же бросился обнимать и целовать ее, и если кто-то из двоих казался в ту минуту более сдержанным, то это была Илона.

Наступила пора прыгать, и они полетели в бездну, в мглистую темень ночи, связанные такими странными, причудливыми отношениями, по-детски наивными и слегка горькими, полетели в небытие, в пропасть, которая стремительно рвалась навстречу, чтобы в какое-то мгновение обернуться чужой, незнакомой местностью, соответствующей заранее помеченной точке на стратегической карте.

Приземление прошло благополучно, только вместо леса они оказались вблизи небольшого лесного хутора, конечно же также помеченного на карте, однако отклонение от курса самолета внесло в их планы путаницу. Приземлившись, Илона должна была бросить парашют и идти по направлению к этому самому хутору — чтобы спрятаться где-нибудь поблизости. Сыргие же должен был закопать парашюты и тоже найти себе укрытие. К тому времени Илоне предстояло войти в контакт с нужным человеком и, проверив правильность адреса — основного, главного, направить по нему Сыргие вместе с сопровождающим, который должен был ждать его в назначенном месте. Вдвоем их послали только для подстраховки: задание можно было поручить одной Илоне, знавшей венгерский язык, но все-таки сил было больше у него, у мужчины. Партизанам нужно было передать крайне важные сведения: командование сообщало координаты тайного склада оружия, каким-то чудом не обнаруженного в свое время фашистами, и выполнить задачу нужно было любой ценой. Если один из них погибнет или попадет в руки к врагу, другой все равно должен был поступать строго по инструкции, только удесятерив меры предосторожности. Выполнить, все равно выполнить приказ!

И вот вмешался туман, воздушные течения. Парашюты отнесло к самому хутору. Ничего страшного в этом не было, если учесть, что стояла глубокая ночь. До рассвета было еще далеко, они успели бы закопать парашюты и спрятаться, Илона нашла бы какое-то укрытие возле села, он же, Сыргие, мог замаскироваться в кустарнике, росшем поблизости от места приземления. Не таким уж страшным могло показаться и неудачное приземление Илоны — она сильно ушиблась, и Сыргие пришлось даже помочь ей подняться, поддержать, пока она с грехом пополам начала шевелить ногами… Все бы ничего, если бы во мраке ночи не раздался яростный лай собак!

С него, с этого ненавистного лая, все и началось.

— Хо! Хо! — раздался властный, зычный окрик.

В темноте замелькали тени. Что это за люди? Друзья? Враги?

Тени.

Не то чтоб закопать парашюты — Волох даже толком не успел отстегнуть на Илоне ремни и пряжки. Он бросил ее, не сказав ни слова на прощание… Быстрыми, резкими прыжками — то в одну, то в другую сторону — бросился бежать в темноте, чувствуя, что следом, всего в нескольких шагах, бешено мчится стая собак, готовых разорвать его на куски, повалить на землю и впиться в горло. Пришлось отстреливаться — выстрелы на какое-то время удержали их.

— Взять живым! Живым! Любой ценой! — доносились из темноты хриплые, лающие окрики. Черные тени орали, метались, и голоса врагов служили ему ориентиром, указывали, какое направление выбрать, чтоб не угодить к ним в лапы, не дать вырвать из-за пазухи пакет.

Тени, вставшие из темноты перед Илоной, не успели еще как следует вырисоваться, а на смену нм уже выступили фигуры жандармов. Она оказалась в кругу винтовок со штыками наголо.

— Руки вверх! Тот, кто убежал, — кто он? Отвечай!

У ног Илоны трепыхался парашют.

— Ни с места! — раздался очередной окрик, и кончик штыка сверкнул у самой груди Илоны. — Эй, кто там! Идите сюда, птица, кажется, попалась важная! Не шевелись — штыки наголо! — прокричал жандарм во второй раз, и Илона с горечью подумала: если бы успела вовремя освободиться от проклятых ремней, по крайней мере могла бы попытаться убежать. Теперь же…

Вскоре, однако, стало ясно: ничего бы у нее не вышло. Когда жандарм, подталкивая в спину прикладом, приказал идти вперед, Илона не смогла даже сделать один шаг — упала без чувств на землю. Жандармам пришлось положить ее на повозку.