Луна как жерло пушки. Роман и повести

Он с опаской посмотрел в угол, где лежала Илона, и в эту минуту стал удивительно косоглазым — поскольку зрачок был полностью прикрыт веком, глаз выглядел так, словно состоял из одного белка.

— Ах да, ах да… Вы, конечно, никаких заявлений делать не собираетесь, правильно?

— Нет, я хочу сделать, — возразила Илона, не обращаясь, впрочем, прямо к нему. Не без помощи Лилианы она поднялась на ноги, легонько пошатнулась, однако равновесия не потеряла. — Я хочу сделать заявление, но только перед самой казнью, и прошу сообщить об этом командиру взвода, который будет приводить в исполнение приговор.

— Хорошо, хорошо, — любезно поклонившись, Косой отвернулся от Илоны. — Это можно, разрешается… Я отдам распоряжение, барышня! Обязательно, барышня!

Никто, конечно, не засмеялся. Напротив, все как будто онемели.

— Я не могу в это поверить. — проговорил наконец Антонюк. — Если до сих пор не удалось напасть на след Тома…

Внезапно одним прыжком вперед выскочил Тудораке — настороженно посмотрев на Василе, он дотронулся пальцем до губ.

— Господи, слова даже нельзя сказать, — меняясь в лице, пробормотал Василе.

Кельнер, однако, даже не обратил внимания на его слова — торопливо взяв стакан с водой, которую берегли для Илоны, он на цыпочках подошел к человеку, лежавшему в углу, затем, незаметно вытащив что-то из потайного кармана, отвернулся. Взболтав зачем-то воду, кельнер стал наконец поить избитого.

— Кому, скажи на милость, нужен этот театр? — не сдержавшись, резко проговорил Илие, когда Тудораке вернулся. Он давно уже хотел поговорить с кельнером напрямик. — Сколько знакомы, все не можешь обойтись без выкрутасов! То угощаешь Кыржэ самыми дорогими винами — как будто нельзя было одним духом спровадить на тот свет, то… Из каждой мелочи делаешь великую тайну!

Хобоцел бросил беглый взгляд в противоположный угол "салона", откуда только что вернулся, и дал знак Илие продолжать:

— Высказывайся, друг булочник, говори, пока не надоест.

— Ну хорошо, ты самый воспитанный среди нас, с самыми изысканными манерами, но на кой черт нужна эта дипломатия? Перед кем, спрашивается? Через минуту-другую откроется дверь — когда же наконец можно будет говорить с тобой по душам? Или даже и сейчас не заслуживаем твоего доверия? — В конце концов Илие стал говорить обиженным тоном. — Отвечай, чего ж ты… Косой и тот говорил начистоту: меня назвал рецидивистом, Василе — добровольцем, Грозана обвинил в том, что не дает нужный адрес. Елену Болдуре… Или же и ей не доверяешь? Бабочке — тоже? — Упомянув Лилиану, Илие, впрочем, удрученно потупился.

Тишина длилась долго: все ждали, не скажет ли чего Илона. Бывшая инструкторша подпольного центра тяжело перевела дыхание.

— По-моему, здесь кто-то говорил, будто наши продвигаются к Карпатам? — спросила она. — Только не знаю, примерещилось или в самом деле кто-то говорил?

— Говорили — я! — чуть помедлив, отозвался Гаврилэ.

— Но откуда ты об этом узнал? — спросил Тудораке.

— Как это откуда? — притворно возмутился слесарь, испуганно прикидывая, что говорить дальше. — От жены, откуда ж еще! — наконец выпалил он. — Еще до того, как идти… Да, говорят, будто на этот раз она родила девочку. Как хорошо бы было…

— Тут тебе Карпаты, тут тебе девочка, — сказала Илона. Она из последних сил старалась держать глаза открытыми. — Поклянись, что это правда! Нет, нет, не надо! Я верю… каждому твоему слову. И вам всем — тоже, — она широко развела руками. — Всем до одного, товарищи!

— Мне тоже? — подскочил Антонюк. — До сих пор еще называют добровольцем… Только это неправда, так и знай…

— И тебе, — посмотрев долгим взглядом на парня, ответила Илона.

Снова наступило молчание.

Косой больше не показывался. Хотя голос его раздавался в коридоре. Затем дверь внезапно распахнулась, и в "салон для ожидания" вошла группа военных.

Каски, сталь винтовок, свастика…

— Значит, веришь? — еще раз переспросил "доброволец", прежде чем подняться на ноги.

— Не сомневайся, — Илона даже утвердительно кивнула головой.

— Этого избитого… — тихо зашептал он, низко наклонившись к ее лицу, точно выражал признательность за добрые слова, — искалеченного парня, которого вышвырнули из камеры пыток, они… кажется, не заметили. Вдруг спасется?

— Да будет земля ему пухом, — на ходу успокоил парня кельнер.

— Что ты сказал? — не сразу понял Василе. — Разве он умер? Я говорю о том… что лежит в углу.

— И я о нем, — подтвердил Тудораке. — Это не кто иной, как гадина Мындряцэ. Так можешь сказать и Кику: он просто умирал от любопытства, допрашивал и допрашивал… Все еще не ясно? — Он поспешил с объяснениями: — Мерзавец просто вымазал лицо кровью какой-то из жертв, чтоб не смогли узнать. Надеялся подслушать наши разговоры, выведать что-либо под занавес…

— Ты своим умом до этого додумался или?.. — сдержанно, чтоб не обидеть кельнера, спросил Кику.

— Додумался, додумался! — Как видно, слово почему-то пришлось Тудораке по вкусу.

И вот они во дворе тюрьмы. О, если б еще небо было затянуто свинцовыми тучами! Если бы туман, мелкий, надоедливый дождь… Чтоб не жаль было уходить…

— Айн, цвай! — раздается впереди, где идут женщины, хриплая, лающая команда.

— Шевели пузом, потаскуха! — Конвоир злобно подталкивает Илону в спину.

И в то же мгновение — никто даже не заметил, как это произошло, — Василе Антонюк одним прыжком набросился на негодяя, мертвой хваткой вцепившись ему в глотку зубами, так что двое солдат долго не могли оторвать парня от жертвы и, чтоб поскорее покончить, вынуждены были дать по нему очередь из автомата прямо посреди двора, на виду у сотен зарешеченных окошек.

Тронулись с места, оставив на земле "добровольца" Василе Антонюка.

Наполовину пустой тюремный двор, бесконечный забор, конвоиры, жандармы, гестаповцы… Изолированные группы арестованных — ожидают сортировки…

О эта сортировка!

После нее вряд ли уже выйдешь живым.

Если вообще дождешься ее… В любую минуту — пистолетный выстрел, залп из винтовок или автоматов — в упор, на расстоянии в несколько шагов.

Косой, с посаженной на длинную шею головой, возвышающийся над всеми, шагает впереди пятерки приговоренных. Он отвечает за них этой самой головой… Через плечо у него перекинут автомат.

Он пропускает вперед женщин, сам же немного отстает.

— Скажите хотя бы, кто угробил Мындряцэ? — спрашивает он таким тоном, будто готов и себя считать соучастником. — Ты? — подскакивает он к Илие. — Ты? — поворачивается к Грозану. — Тогда кто же, наконец? Хочется посмотреть на этого благородного коммуниста! Все равно умрете, чего теперь терять! — Не дождавшись ответа, он сердито машет рукой и снова занимает место впереди процессии.

— Значит, то и в самом деле был Мындряцэ? — спрашивает Илие кельнера. — От меня ушел, не хватило патронов…