Луна как жерло пушки. Роман и повести

Коммунар не знает покоя ни днем, ни ночью. Каким-то образом умудряется выпускать "боевые листки", устраивать политинформации, летучки. Наш противотанковый ров тянется на многие километры. А позади него мы роем и тут же тщательно маскируем доты, траншеи, пулеметные точки.

Среди нас уже объявляются работяги и лодыри. Гриша, которому полагается руководить нами, орудует лопатой и ломом наравне со всеми. Трудится он взахлеб. Никто лучше его не может выбрасывать с такой легкостью, словно играючи, породу со дна трехметрового рва. При этом он то и дело поглядывает краем глаза в сторону Никифора Комана.

А тому и дела нет до него. Низенький, узкоплечий, молчаливый, он работает так, словно сам дьявол сидит в нем.

Даже больные не хотят лежать в медчасти — все на трассе. Мока — слабоумный, которого Стефания держит при себе санитаром, — и тот не отходит от нас: с утра до поздней ночи носит питьевую воду, поит землекопов, а на лице у него блуждает улыбка, от которой мороз по коже дерет.

Но вражеских танков мы так и не дождались. А ведь мы действительно ждем их, несмотря на то что от одного слова "танк" делается муторно на душе. Уж так устроен человек: хочет увериться, что труд его не пропал втуне.

На дне нашего рва скапливается вода. Кое-где квакают лягушки. От комарья нет спасения. Уже появились малярийники. Счастье еще, что с нами Стефания. И как она выкручивается, бедняжка, когда акрихина и то кот наплакал.

Ребята опять ворчат.

— Все! Прекратить нытье и болтовню! — взрывается однажды Чоб. И тут же начинает складывать свои пожитки в завязанные рукава пальто. — Поднимаем табор.

— Куда? — раздаются голоса.

— На Северный полюс! — отвечает вместо него Маковей. — На родину товарища Коммунара…

— Разговоры! — рявкает Гриша. — Строиться в колонну по три. Шагом марш!

Мы долго идем вдоль рва. Кажется, конца ему не будет. Люди с трудом передвигают ноги.

Наконец устраиваемся на ночлег в какой-то сельской школе.

А ночью, чувствую, кто-то трясет меня за плечо:

— Вставай!

Это Коммунар.

Машинально ощупываю подбородок, пуговицы на пиджаке. Мучительно стараюсь вспомнить, чем я провинился.

— Стрелять из винтовки умеешь? — спрашивает.

Винтовка! Желанное оружие! Оно ставит нас в один ряд с фронтовиками, вознаграждает за все наши страдания… Конечно же умею стрелять. Велика наука!

В хате, что стоит напротив сельсовета, старичок, должно быть колхозный сторож, вручает мне свое ружьишко и насыпает в карманы целую миску блестящих, точно новенькие игрушки, патронов. Рядом стоит Василе Маковей и держит в руке двустволку.

Странные установились у Василе отношения с Коммунаром. Он — один из немногих наших ребят, щеголяющих в шинели и новенькой пилотке. Правда, и шинель и пилотка у него — трофейные. Каким образом он добыл это богатство, мы узнаем лишь позднее от его дружка и негласного адъютанта Вани Казаку.

— А случилось это в те дни, когда мы стояли у Прута. Встречает как-то Силе среди солдат, перешедших реку, одного своего бывшего однополчанина. Туда-сюда, снял он с него пилотку, а потом и шинель, дал ему пару затрещин, да и велел повернуть восвояси, домой, пусть, мол, займется лучше несжатым полем…

Таких легенд у Вани полным-полно. Постепенно мы проникаемся к Силе особым уважением. Он и впрямь как-то выделяется выправкой, поведением, манерой держаться. Он статен, смугл, в его дерзких цыганских глазах пляшут зеленые чертики.

Маковей полюбился нам еще в те дни, когда у нас не было своего провианта и кухонного хозяйства. Раздобыв невесть где шустрого конька, он день-деньской носился по окрестным деревням и привозил нам всякую снедь. Царское то было угощение…

Потом ему понадобился и сменный конь. Бывало, и сам заберется в колхозный табун. Он вообще мечтал посадить всех нас на коней — кавалерия была его слабостью. Из-за этой слабости у него даже по пучилась неувязка с одним председателем сельсовета. Да мало ли у него было таких передряг! Правда, он всегда выходил сухим из воды. Ребята были готовы идти за ним хоть на край света. Да и старался-то он. в конце концов, не для себя.

И вот этого-то Силе Коммунар ссадил с коня? Потом. подняв ладонь к козырьку, указал место в колонне и спокойно попросил соблюдать равнение.

Мы были уверены, что с Маковеем этот номер не пройдет. Но он подчинился: злорадно усмехнувшись, занял место в строю. И вскоре мы поняли смысл этой усмешки: вместо прежних "царских яств" мы стали все чаще получать сухари.

Силе демонстративно отказался от пайка. В самой никудышной речушке он голыми руками доставал раков, в колосьях зрела для него крупа Так что он по-прежнему наслаждался "изысканными блюдами", а мы с нашим Кирилюком смотрели и глотали слюнки.

Но почему-то именно его в ту ночь поднял Комму нар.

Телега, на которой мы катим, сворачивает в сторону от дороги и останавливается в жнивье. Кирилюк соскакивает на землю и приказывает и нам сойти. Ладонь, которую он так любит держать у козырька, теперь поглаживает затвор винтовки. И где это он умудрился достать целых три ружья?

— Мы получили сообщение, серьезно, с какой-то юношеской приподнятостью говорит он. — Где-то здесь приземлился немецкий парашютист Надо найти и изловить его, живого или мертвого.

Потом, окинув нас суровым взглядом, добавляет:

— Кто струсит и не выполнит приказа, того будем считать предателем Понятно?

— Понятно, — отвечаю я.

Маковей молча изучает свою двустволку.

— Слушать мою команду! все гем же суровым шепотом продолжает Кирилюк Зарядить ружья — и вперед!

Мы с Силе трясемся на охапке сена, то и дело соскальзывая на дно кузова, опрокидываясь навзничь, а Кирилюк восседает на козлах и поторапливает коня Маковею хорошо: у него шинель — румынская или еще какая-нибудь, не имеет значения. А я в кожушке, взятом из дому. Карманы, набитые патронами, тяжело провисают, я весь в поту. Мучительно пытаюсь зарядить ружье, но у меня ничего не получается. А Маковей… Почему он не издает ни звука, а только вздрагивает и обжигает меня взглядом, видя, как я мучаюсь?

…Однако история эта долгая, и не время теперь вспоминать о ней. Хорошо, что мы вернулись целые и невредимые на наш участок и снова взялись за ломы и лопаты.

Конечно, Никифор Коман прав: и лопата — неплохое оружие. Но разница все-таки есть, и немалая. Такое оружие не стреляет. От его удара враг не падает на твоих глазах, чтобы никогда уж не подняться. А нам хочется видеть это своими глазами.

Всю ночь пылает западный край небосвода, где-то позади нас громыхает канонада. На рассвете к нашему рву подкатывают огромные грузовики, кузова у них крыты брезентом. Часовые нас и близко не подпускают. Потом прибывают машины с бойцами. Вскоре в сопровождении нашего Кирилюка показывается командир с двумя ромбами на петлицах и приказывает незамедлительно собрать вещи и очистить место.