Луна моего сердца

Чистота крови, гордость и прочая чепуха более меня не волновали. Что в них проку? Они никого не могут согреть в холодной постели!

Со вчерашнего утра, когда я опознала в Сильвии связную Ордена, меня мучило одно желание: кинуться в ноги Рэву и рассказать ему обо всём. Но я понимала, насколько это неразумно. Хозяин скорее поверит ей, чем мне. Даже если удастся его убедить, в глазах оборотня я виновна не меньше.

Орден пока не требовал от меня головы Рэва, но это был лишь вопрос времени. Малой кровью они не удовольствуются. Сначала им надо скопировать законопроект хозяина о слиянии столиц Волкодлаков и Драконов, а потом Сильвия — глаза и уши Ордена во вражеском тылу — принесёт новое задание.

В растерянности я посмотрела вокруг, словно собственная спальня была мне незнакома. Схватившись за виски и поджав ноги, я просидела некоторое время на постели, обдумывая выход из ситуации, который бы устроил всех разом. И, конечно же, так и не нашла его.

Комната погружалась во тьму, а я продолжала сидеть всё в той же позе. Мне хотелось окаменеть и остаться здесь навсегда, ничего не чувствуя, не видя и не слыша. Несостоявшаяся бабочка в коконе.

Пятно на бедре молчало, пока мои мысли снова не обратились к хозяину. Тогда оно потеплело и начало пульсировать, низ живота призывно заныл, вызвав дрожь в коленях. Я, будто пробудившееся весной дерево, налилась молодыми соками и потянулась навстречу источнику света.

Желание принадлежать оборотню стало нестерпимым, сродни голоду или жажде путника, лишённого еды и воды. Я подняла голову и принюхалась: в доме не было свежего волчьего запаха. Рэв после вчерашнего вечера так и не появился дома. Я не понимала, почему он избегает меня, хотя и надеялась, что всё дело только в метках на наших бёдрах. В настороженности внутреннего зверя, а вовсе не в том, что действие отвара Вожделения на него иссякло. Лишь я попала в петлю, капкан похоти.

И как мне теперь быть? Впрочем, вздохнув, я решила, что теперь неважно, как я буду себя вести, ведь любовник охладел после нашей первой близости.

Собрав в кулак остатки гордости, я твёрдо решила вести себя так, будто между нами ничего и не было. Никаких намёков и взглядов искоса, попытаюсь казаться равнодушной, чего бы мне это ни стоило.

В дверь робко постучали, заставив меня вздрогнуть, как от самого громкого удара. Я вся обратилась в слух: по ту сторону шуршало платье, от хозяйки которой веяло нерешительностью. Этот запах походил на дух прелой листвы после осеннего дождя.

— Войдите, — неуверенно сказала я, побаиваясь, что всё это мне чудится. Дверь тут же приоткрылась ровно настолько, чтобы в проём могла проскочить Иветта, немая девушка с подносом дымящихся плюшек и шоколадным напитком, от аромата которого в животе призывно забурчало.

Девушка склонила голову в знак приветствия, испуганно опустив глаза и дрожа всем телом, будто принесла ужин не рабыне, пусть и благородных кровей, а чудовищу. Поставив поднос на стол, она попятилась к выходу и бесшумно выскользнула в коридор, прикрыв дверь.

Я пообещала себе обязательно узнать её историю, расспросив при случае Боану, но пьянящие запахи свежей выпечки и какао усыпили любопытство. Только сейчас я поняла, насколько голодна. Присев к столу, я принялась с жадностью, недостойной леди, поглощать пищу: макала оладьи в персиковое варенье голыми руками, не заботясь о перчатках, требующихся по правилам этикета. Но они остались, как и многое, к чему я привыкла, в прошлом мире, которому я больше не принадлежала.

Волкодлаки же относились к еде просто как к процессу насыщения пищей, не заботясь о красоте и торжественности трапезы. Слухи, ходившие в нашем захолустье, оказались чем-то средним между большим преувеличением и маленькой ложью. Оборотни любили простую еду, приготовленную со знанием дела и умением, и старались обставить приём пищи так, чтобы получать удовольствие от того, что ешь. Им претили наши обычаи, делавшие из обедов и ужинов культ и смысл жизни.

Сейчас, наблюдая со стороны, мне впервые показались смешными и глупыми правила, привитые в детстве. Льняные салфетки заменяли неудобные перчатки, за завтраком легко можно было обойтись одной вилкой и ложкой, а, например, оладьи из кукурузной муки удобнее всего есть руками, макая горячие пышки в персиковое варенье и запивая всё это шоколадным напитком.

Только когда чашка опустела, а на тарелке не осталось ни кусочка, я почувствовала себя значительно лучше и приободрилась. Спать больше не хотелось. Вместо этого я наскоро оделась, забрала волосы и, взяв поднос, решила отнести грязную посуду на кухню. Пора избавляться от господских замашек! В глубине души мне хотелось разорвать последние связи с прошлым и принять новую жизнь и роль. И просто заняться полезным делом, чтобы забыться, а заодно и разведать, чем закончился визит лазаря. Слуги всегда знают, о чём говорят хозяева за закрытыми дверьми.

* * *

Кроме Эосии и двух поварят в кухне никого не было. Я поставила поднос с грязной посудой в раковину и, кивнув кухарке в знак приветствия, молча прошла в столовую. Стол из чёрного мрамора был чистым, здесь больше ничего не напоминало о вчерашнем вечере. За исключением слабого запаха Рэва. Он преследовал меня повсюду в этом доме, заставляя тело вспоминать недавние ласки.

Желание прикоснуться к вещам, которые хозяин недавно держал в руках, стало навязчивым, вызывая дрожь в пальцах рук. В кабинет меня не пустят, он наверняка закрыт. Даже если Сильвия со временем снабдит меня дубликатом, надо будет ещё придумать, как обмануть Боану и её соглядатаев. Я чувствовала, что нахожусь под неусыпным надзором распорядительницы.

Однако сейчас, пока я оттягивала время, только бы не навредить Рэву и одновременно усыпить бдительность Сильвии, требующей активных действий и скорых результатов, могла не опасаться, что меня застанут врасплох.

Я быстро прошла по коридору, ведущему в гостиную. Попадавшиеся на пути слуги молча кланялись, в каждом из них мне мерещился шпион Сильвии или Боаны. Гостиная, по счастью, тоже опустела. Письменного стола у окна больше не было, видимо, его перенесли в кабинет хозяина, лишив для меня комнату всякого обаяния. Мне крайне хотелось дотронуться до вещи, неважно какой, которой он недавно коснулся, хотя что буду с ней делать, когда найду, я не представляла. Метка на бедре покалывала всё сильнее, словно помогая в поисках.

Увидев забытую корзину, полную смятых белых листков, я накинулась на неё, словно коршун на молодую горлицу. Стоило достать первый лист и разгладить его, присев на диван, как через кончики пальцев прошёл ток. “Это писал Он”, — вопила бумага, покрытая непонятными надписями.

Волкодлаки пользовались изначальным языком, когда хотели сохранить написанное в тайне. Придя в наш мир, они переняли и всеобщий язык Илиоса, но бережно хранили и наречие, доставшееся им от предков. Такая трепетность в отношении прошлого всегда вызывала во мне уважение.

Я не понимала и десятой доли информации, скрытой в смятом листке, но слова сейчас были не важны. Хоть я почти утратила Дар, интуиция, позволяющая угадывать настроение, в котором пребывал автор послания, всё ещё была при мне.

Я изучала смятую бумагу лист за листом, включая обрывки и пустые клочки, хранящие отпечатки того письма, что когда-то лежало сверху. Брошенные в корзину письма были пропитаны озабоченностью и надеждами хозяина, но ни слова не говорили о его чувствах. Деловые бумаги, за которыми гонялся Орден, они не представляли никакой ценности для того, кто не знал языка людоволков.