Луна над Сохо

— Я сняла номер в отеле, — сообщила она и назвала адрес: рядом с Аргайл-сквер.

— Во сколько встретимся?

— Да я уже жду тебя. Голая и вся во взбитых сливках.

— Серьезно?

— Ну, честно говоря, сливки-то я уже съела, — призналась она, — но ты же понимаешь, важна сама идея.

Аргайл-сквер находится примерно в пятнадцати минутах ходьбы от «Безумия». Двадцати, если надо еще зайти в мини-маркет и купить пару баллонов взбитых сливок: подготовиться имело смысл.

Отель оказался самый простой, двухзвездочный. Но кровать была широкая и крепкая, белье на ней свежее — и еще в номере имелся крошечный совмещенный санузел. Стены, правда, были тонковаты — но мы это обнаружили, только когда из соседнего номера застучали, призывая нас вести себя потише. В тот последний раз мы превзошли сами себя — длилось это, по-моему, часа два и на следующий день обеспечило нам обоим странноватую походку.

Потом мы остались в этой жесткой, но удобной кровати и уснули под извечную лондонскую колыбельную, состоящую из полицейских сирен, гудков автомобилей и кошачьих серенад.

— Питер, ты не передумал насчет завтра? — спросила Симона.

— А что насчет завтра?

— Я про выступление твоего папы, — напомнила она, — ты сказал, что мне тоже можно прийти, помнишь?

— Можем встретиться прямо там, — сказал я.

— Хорошо, — шепнула она и мирно уснула в моих объятьях.

У Кэмденского рынка есть одна интересная особенность: никто и никогда не планировал его строительство. Кэмден-таун, до того как его поглотил Лондон, был известен в первую очередь благодаря постоялому двору под названием «Матушка Красный Чепец». На пути в дикие дебри Миддлсекса он служил последним пунктом, где еще можно было приобщиться к пиву, гонорее и разбою. В начале девятнадцатого века серьезные господа во фраках и с пышными бакенбардами заложили здесь восточный рукав канала Регента, к северу от постоялого двора. Я говорю «господа заложили», но на самом деле это проделали две тысячи дюжих ирландцев, которые благодаря своей работе на канале прославились как специалисты по судоходству на внутренних водных путях — а проще говоря, как землекопы. Они, а также те землекопы, пришедшие им на смену, как раз и стали создателями трех главных столпов развития инфраструктуры, которые характеризуют историю технического прогресса: каналы, железные дороги и автомобильные шоссе. Я знаю это потому, что, учась в начальной школе, сделал из пластилина модель того района и был вознагражден золотой звездочкой, похвальной грамотой и лютой ненавистью Барри Седжуэрта, дворового хулигана и вечного неудачника. Рядом с Чок-Фарм-роуд были построены два здоровенных шлюза, которые и дали название рынку — Кэмден-Лок. [55] Вдоль канала тянулись бесконечные склады и широкий торговый ряд, выстроенный из дерева.

55

Lock — шлюз (англ.).

В шестидесятые в департаменте планирования Совета Лондонского графства (чьим негласным девизом было «Закончим то, что начали „Люфтваффе“») решили, что городу если что и необходимо, так это кольцевые автодороги, которые непременно должны проходить через самое его сердце. Бездарная планировка, ставшая результатом этих умозаключений, привела к тому, что часть города, которая могла бы приносить прибыль, если бы на ней построили многоуровневые парковки или очередной муниципальный крольчатник, была отдана на откуп трем предприимчивым лондонцам в дубленках. Эти ушлые ребята построили на месте старых деревянных лавок новый рынок, который стал работать по выходным. Там можно было купить и продать что угодно. К середине восьмидесятых рынок растянулся по всей Чок-Фарм-роуд до самого клуба «Электрик Болрум». И только тогда Совет Кэмдена прекратил попытки прикрыть его. На сегодняшний день эта точка Лондона занимает второе место по популярности среди туристов. И именно здесь расположен джаз-клуб «Арки», где мой папа собрался играть после долгого перерыва совместно с музыкантами Сайреса.

Те, к моему удивлению, заметно нервничали, зато папа сохранял полное хладнокровие.

— Я выступал и на более крупных мероприятиях, — пояснил он. — А однажды играл с Джо Хэрриотом в подвале Кэтфорда. И с тех пор больше никогда не боялся выходить на сцену.

Джаз-клуб «Арки» в начале существования Кэмденского шлюза представлял собой очень сомнительный подвал бывшего склада, находящегося под кирпичным железнодорожным мостом в форме арки — отсюда и название. Когда рынок начал разрастаться, клуб переехал в одно из помещений в западной его части, рядом с пешеходным мостом. Теперь посетители в ожидании концерта могли посидеть снаружи, за столиком кафе, и выпить, наслаждаясь видами канала и шлюза. Папа говорит, в те времена в канале уже довольно редко плавали дохлые собаки.

Чертенок Грант и «Добровольный джазовый патруль» должны были выступать на разогреве у основного коллектива. На сцене Дэниел и Макс проводили финальный саундчек. Народу в зале пока было немного, в основном все тусовались на улице с выпивкой и сигаретами. Я спросил ребят, где Джеймс.

— Блюет в туалете, — ответил Дэниел. — Перенервничал.

Я увидел маму — она была в своем самом нарядном платье и нервно переминалась с ноги на ногу. Помахала мне рукой — я в ответ жестом показал, что пойду на улицу ждать Симону. Мама кивнула и направилась следом за мной.

Был конец сентября, и к семи часам сумерки уже совсем сгустились. Но в разрыве между тучами неожиданно проглянуло заходящее солнце, и его последние лучи окрасили кирпичный верх шлюза в теплый оранжевый цвет. Я увидел Симону — она свернула с Чок-Фарм-роуд и, радостно помахав мне рукой, направилась к нам. На ней были туфли на шпильке и с открытыми мысками — моя мама периодически покупает такие, но никогда не надевает. Симона явно решила, что это будет вечер в стиле восьмидесятых, так как волосы она убрала под широкополую шляпу, а жакет, надетый поверх прозрачной блузки, застегнула на все пуговицы.

Я повернулся к маме.

— Мам, познакомься, это Симона.

Мама ничего не сказала — я, по правде говоря, ожидал какой-то другой реакции. Но потом она сжала кулаки и бросилась вперед.

— А ну пошла отсюда, сука! — завопила она.

Симона резко остановилась, бросила ошарашенный взгляд на летящую к ней маму, затем на меня. Не успел я сделать и шага, как мама уже подскочила к ней и отвесила такую пощечину, что Симону аж назад качнуло.

— Убирайся! — крикнула мама.

Симона сделала пару шагов назад, прикрывая бледной ладонью щеку, по которой уже расползалось красное пятно. Лицо ее выражало изумление и возмущение. Я бросился к ней, но опять не успел: мама ухватила ее левой рукой за волосы, а правой вцепилась в воротник жакета. Симона кричала и билась, пытаясь вырваться, а мама ногтями рвала ее прозрачную блузку.

Маму бить нельзя, даже если она внезапно принимается колотить твою девушку. Нельзя зафиксировать ее регбийным захватом, бросить на пол, заломить руки — в общем, нельзя применить ни один из приемов, которыми нас учили усмирять буйных преступников. В итоге я просто ухватил ее за запястья и крикнул прямо в ухо:

— Прекрати!

Она отпустила Симону — та сразу же поспешила отойти подальше — и резко повернулась ко мне.

— Ты что творишь? — гневно спросила мама, яростно вырвалась и ударила меня наотмашь по лицу. — Что творишь, я спрашиваю?

— Я?! Это ты что вытворяешь, черт побери?

За это я получил новую затрещину — правда, послабее, словно для проформы, так что в ушах у меня на сей раз не зазвенело.

— Как ты посмел притащить сюда эту ведьму?

Я оглянулся, но Симона к этому моменту успела благоразумно ретироваться.

— Да объясни же, в чем дело? — рассвирепел я.

Мама отрывисто сказала что-то по-креольски — я таких слов раньше точно от нее не слышал. Потом расправила плечи и сплюнула на землю.

— Держись от нее подальше, — сказала она. — Это ведьма. Она преследовала твоего отца, а теперь липнет к тебе.

— То есть как — моего отца? — переспросил я. — Папу? В каком смысле?

Мама бросила на меня уничижительный взгляд — так она смотрела всегда, когда я просил объяснить мне нечто, на ее взгляд, абсолютно элементарное. Теперь, когда Симоны рядом не было, она вроде бы начала успокаиваться.

— Она преследовала твоего отца, когда мы с ним встретились.

— Где встретились?

— Когда познакомились, — пояснила она. — До твоего рождения.

— Мам, послушай, Симона моя ровесница, — сказал я. — Она никак не могла застать время вашего с папой знакомства.

— Вот об этом я тебе и твержу, — сухо бросила мама. — Она — злая ведьма.

НИЧУТЬ НЕ ВАЖНО [56]

Я увидел ее — она сидела на тротуаре рядом со входом в салон пирсинга около «Кей-Эф-Си». Должно быть, она заметила меня издали, потому что резко поднялась, постояла несколько секунд, затем повернулась ко мне спиной и двинулась прочь. Но на таких каблуках далеко не убежишь, и я без труда догнал ее. И окликнул по имени.

56

«Ничуть не важно» («It Don't Mean a Thing») — песня, написанная в 1931 году Дюком Эллингтоном на слова Ирвинга Миллса. Впоследствии стала классикой джаза.