Лунный воин
Шрифт:
– А я не боюсь! – заорал Мотылек. – Ты мне все равно ничего не сделаешь! Сихан запретил тебе меня трогать! А мне убить тебя никто не запрещал!
Волк, не переставая глухо рычать, обошел мальчика и перегородил тропу, как бы приказывая: «Ну-ка повернул обратно!»
– Никуда я не поверну, – сквозь зубы ответил Мотылек и шагнул ему навстречу, занося кочергу, как копье. Ему в самом деле было почти не страшно – так он был зол. К тому же он не верил, что Тошнотник что-то ему сделает. Самое худшее – закинет на спину и отнесет обратно в долину.
Волк оскалился, наклонил голову. Он не собирался
– Так, это еще что за игра в гляделки? – раздался голос сихана.
Кагеру выбрался из зарослей, подошел поближе и окинул взглядом всю картину – Мотылек и Тошнотник стоят едва ли не нос к носу и меряются ненавидящими взглядами.
– Эй, короед, тебе жить надоело? Тошнотник, конечно, волк воспитанный, но всему есть пределы…
Мотылек, тяжело дыша, опустил заточенную кочергу. В голове у него крутилась одна мысль: «Проклятие, опять ничего не вышло!»
– Как вы здесь оказались? – мрачно спросил он.
– А зачем ты запер в ларе Мисук? Она так вопила, что я услышал на соседней горе…
Сихан покачал головой. Мотылек напрягся, готовясь к взбучке. Но знахарь только махнул рукой Тошнотнику, приказывая ему убираться с тропы.
– В следующий раз я разрешу ему что-нибудь у тебя откусить, – сухо сказал он Мотыльку. – Он давно об этом мечтает.
Мотылек, как будто о чем-то вспомнив, снова поднял кочергу.
– Не подходите!
– Ты чего? – удивился сихан.
– Я обо всем догадался! Еще утром думал – откуда на крыльце красные пятна, а потом смотрю, у Тошнотника вся морда в крови. Вы натравили его на гонца!
– Я не натравливал, – возразил Кагеру. – Тошнотника не надо натравливать. Он и сам…
– Это вы приказали Головастику убить слугу! Я сам слышал!
– Помилуй, всё не так. Я велел Головастику проводить его до вырубки, а уж дальше у него был свободный выбор: или возвращаться домой, или шепнуть словечко Тошнотнику. Головастик все правильно понял. Для него это что-то вроде урока. Он ведь хочет стать мокквисином. А колдунов с чистыми руками не бывает. Это его личный выбор, – повторил знахарь. – Я его не принуждал.
– Ну конечно – как меня!
– Ты еще никакого выбора не делал.
– У вас я ничему не хочу учиться!
– Пока ты учишься только послушанию и трудолюбию. Тебе это очень пригодится в жизни, поверь. Любое обучение – это прежде всего однообразный тяжкий труд, иногда неприятный, иногда страшный, но, к сожалению, необходимый…
Не переставая говорить, Кагеру быстрым движением выхватил кочергу из рук Мотылька и засунул ее за пояс.
– Пошли домой, – приказал он не допускающим возражений тоном.
Мотылек стоял угрюмый, не желая мириться с очередным провалом. Кагеру устало вздохнул:
– До чего же вы все мне надоели!
– А что еще? – Мотылек поднял голову.
– Ученики разбегаются как тараканы. Вот и Головастик тоже с самого утра куда-то пропал.
К ужину Головастик так и не вернулся. Снова пришлось кухарить Мотыльку, поэтому на столе не оказалось ничего, кроме вчерашней каши-размазни. Как только каша согрелась, тут же примчалась голодная Мисук и принялась с пронзительным мяуканьем
вертеться вокруг котла.– Ага, ты-то мне и нужна! – Мотылек схватил ее за шкирку и несколько раз с силой встряхнул. – Гадина! Предательница!
Мисук взвыла дурным голосом и забила лапами по воздуху, пытаясь добраться до мучителя. Вдруг кто-то так треснул Мотылька по затылку, что он едва не упал. Мисук выскользнула из его руки и спряталась за посудный ларь.
– Не смей бить кошку! – резко сказал сихан. – Еще раз увижу, что вы с Головастиком ее шпыняете…
– Так она сама лезет!
– А ты ей скажи словами – она умная, поймет.
– Проваливай из кухни, дура полосатая, – злобно сказал Мотылек.
Мисук, разумеется, и ухом не повела, только сверкнула глазами из-за ларя.
За столом без Головастика было как-то пусто. Хотя один его запах обычно отбивал у Мотылька аппетит. Зато притащилась кошка и уселась рядом с Кагеру, словно нарочно, чтобы побесить Мотылька.
– Это нечестно, – ворчал тот, накладывая себе комковатую бурую кашу. – Мисук больше всех пакостит, а ее даже попинать нельзя. Вас-то, учитель, она и так боится, а мне что делать, спрашивается?
– Мисук – девица, – заметил Кагеру. – Ударить женщину – оскорбить ее и себя.
– Ха! Девица с грязным хвостом!
Кагеру с непонятным выражением поглядел на кошку, которая старательно умывалась лапкой, делая вид, что каша ее нисколько не интересует.
– Убить женщину, в принципе, можно. В сражении, например. Или казнить. Но оскорбить, унизить – ни в коем случае. Наши предки, традиции которых я глубоко уважаю, и помыслить о таком не могли. Ты, конечно же, не знаешь, что в древнем Кириме женщина считалась главой рода. Мужчина получал власть только на время войны, а в мирное время всем заправляли матери-старейшины… А какие в древности были шаманки – богам приказывали! Мы, нынешние знахари, им в подметки не годимся. Теперешнее гнусное отношение к женщинам, навязанное имперцами, нам еще аукнется.
– А мне казалось, что вы женщин презираете, – с набитым ртом заметил Мотылек.
– Так они все выродились. Имперский идеал женщины – наседка, безмозглая кукла для кухни и постели, которую можно продать и купить. Нынешние женщины и сами на себя смотрят как на товар. Где мудрые старицы, где воительницы, где великие чародейки? Нет их больше! У современных барышень все мысли только о том, как бы понежиться, полакомиться и развлечься. Ах да – и завести любовника. Правда, Мисук?
Кагеру нагнулся и хозяйским жестом почесал кошке загривок. Мисук прижала уши, вздыбилась, зашипела.
– Я рад, милая, что ты со мной согласна.
Мисук фыркнула, гордо задрала хвост и грациозно убежала на улицу.
«Все равно поймаю и всыплю», – подумал Мотылек, проводив ее неприязненным взглядом.
После ужина Мотылек поволок грязную посуду на ручей. Не успел он свернуть за угол кухни, как из зарослей кизила понеслись пронзительные кошачьи вопли.
«Вот паскуда, ни на миг от нее покоя нет!» – устало подумал Мотылек. Он, в общем-то, уже привык, что Мисук по любому поводу орет так, словно с нее живьем снимают шкуру. Но вопли не унимались, и мальчик решил посмотреть.