Луноход-1

– Как она тебя обижает?

– Никак.

– Говори.

– Не могу.

– Говори.

– Она. Она не дает выйти из кухни. А еще пнула по голове.

Мама посмотрела на сестру долгим взглядом.

– Пусть он меня пнет? – пожала плечами сестра.

Мама усадила ее на ковер.

– Давай.

Я ходил вокруг, задирая ногу.

– Не получается.

– Ты уже три раза ее пнул.

– Я не умаю.

– Что? Не умаешь?

– Не умею.

– Не делайте так больше, не деритесь, – сказала мама.

Когда мама ругала сестру за плохую оценку за поведение или за то, что та поздно пришла домой, и если сестра огрызалась в ответ, я представлял, что сестра так живет – одинокая, в вечном изгнании. Дух ее был не с нами, в другом измерении. Она всегда как будто совершала побег. С холодным и отчаявшимся сердцем Ольга бежала под дождем мимо заброшенных недостроенных домов. Всевидящее око висело везде и нигде, как проектор. Образ братоубийства постоянно возникал в ее сознании. Она была вынуждена расправиться с любимчиком, но такова плата. Прощения нет и нет конца пути.

– А я считаю, что Бога нет, – спокойно сказал папа.

Меня поразило, что ему не понадобилось ни секунды, никаких сомнений не возникло. Он приехал, чтобы забрать меня на выходные в Кемерово. К дедушке и бабушке. Я замер у нас в зале между ним, сидящим в кресле, и мамой, стоящей у окна.

– Мам?

Она пожала плечами:

– Он так считает. Что с него, дурака, взять?

Я сел к папе на колени и заглянул ему в глаза. Вроде все было в порядке, никакого отражения карающей молнии. С того дня прошло больше тридцати лет, и я все еще выполняю данное маме обещание. Читаю понемногу разные версии, в том числе и ту, что до сих пор хранится у сестры.

15

«Ухажер» – кажется, такое слово использовала мама. Как я понимаю, он был ее водителем. У нас был маленький участок в паре автобусных остановок от города, и ухажер подвозил туда меня и маму. Помогал ей той весной. Мы с ним ждали маму в «москвиче», пока она переоденется и закроет комнатку – ветхую маленькую кухню без водопровода и туалета – и калитку.

– Смотри, – сказал ухажер. – Я выключаю зажигание. Теперь подпрыгни на сиденье, давай.

Я попрыгал сзади, и сработала сигнализация.

– Что вы делаете тут? – спросила мама, садясь на пассажирское сиденье.

– Ничего, общаемся, – сказал ухажер, и мы поехали.

В этот раз он мне очень понравился. Но потом они пили с мамой вино у нас дома, слушали радио, и мама позвала меня потанцевать. Мы сделали несколько движений по комнате и сели за стол.

– Какая твоя любимая песня? – спросил ухажер.

– О, – сказала мама. – Он сейчас тебе наизусть споет!

Я убавил радио и стал изображать хриплый голос Сер – гея Лемоха:

– «Приехал он оттуда, где круглый год жара!»

Отошел чуть назад, воображая себя подпевающим хором, завизжал:

– «A-а, бой фром Африка-а-а!»

Опять вернулся на позиции лид-вокалиста, изображая Лемоха:

– «В российскую деревню, где было три двора… А-а, бой фром Африка-а-а…»

Ухажер сделал жест рукой, поскучнел и перебил меня:

– Понятно все с тобой. Я-то думал, ты споешь песню «Ирина».

Он заискивающе посмотрел на маму. Было непонятно, шутит он или держит меня за малыша, у которого нет собственного музыкального вкуса. В тот год, да, крутили такую по радио. Но почему она должна была стать моей любимой из-за того, что героиню зовут так же, как мою маму? Вот наивный дяденька! Кажется, после этого он у нас и не появлялся. Я помню, что мама, собирая посуду, спросила, что я думаю об этом ухажере, но не помню, что я ответил.

Папа познакомил меня с Любой.

– Это тетя Люба, – сказал он.

– Сам ты тетя, какая я ему тетя? – сказала она. – Просто Люба.

Я засмеялся, потому что это была отсылка к сериалу «Просто Мария».

Мы гуляли по сосновому бору в Кемерове. Люба работала с папой в газете, и я догадался, что она папина новая жена или скоро ею станет. Но я и не думал, что это может как-то задеть меня. В мексиканских сериалах ребенок всегда страдал из-за развода родителей и его называли «безотцовщина». Родители настраивали ребенка друг против друга. В жизни все было иначе: мне стало гораздо лучше, когда мама и папа разошлись. Они как будто стали меньше злиться на меня и сестру.

Папа и Люба расстелили покрывало под хвойными деревьями.

– А что ты делаешь в газете? – спросил я. – Верстаешь или редактируешь?

Было приятно блеснуть этими глаголами.

– Давай лучше на «вы», – сказал папа.

– Да пусть говорит «ты». Нет, я корректор. Исправляю ошибки.

Мне очень понравилось, что она просит называть ее на «ты», и я решил, что Люба очень добрая. К тому же она достала пирожки с изюмом, а когда я сказал, что не могу есть грязными руками, она похвалила меня.

– Он чистоплотный, – так сказала Люба.

Я отряхнул руки платком.

– Давай еще хорошенько подуем на них, и ритуал будет исполнен.

Сошлись на том, что в полевых условиях этого достаточно.

Папа вернул меня домой, и мама спросила при нем:

– Как тебе папина новая подруга?

– Она добрая.

– Добрее, чем я?

– Да, мама, добрее.

Мама посмотрела на папу, кажется, сама не понимая, зачем начала этот разговор, и автоматически подвела итог:

– Маленький предатель.

Я понял, что она не совсем шутит. Я схватил ее за ногу и закричал:

– Прости, мама, прости меня! Ты красивее! Красивее ее, клянусь своей жизнью!

16

– Ты видел когда-нибудь голую тетеньку?

– В фильме?

– По-настоящему.

– Видел маму. Они с папой пьют по выходным и потом лежат голые. Я подхожу и разглядываю. Но нельзя, чтобы писюн твердый становился, когда мама рядом. Поэтому я смотрю недолго.