Львенок

Я многозначительно подмигнул ей.

Она многозначительно подмигнула мне.

— А Цибулова тоже будет? — спросил я.

— Отстань! — отрезала она и покинула помещение.

Я тут же сел к телефону. Мне ответила сама русалка.

— Это опять я, — сказал я. — Пойдемте со мной на гимнастику.

— А профессор Жамберк тоже пойдет?

— Нет.

— Я хочу, чтобы он был.

— Господи! — застонал я. — Может, еще шефа позвать? Тогда бы вы уж точно согласились, да?

— Нет, — ответила она. — Им я уже пресытилась.

— Да вы и вправду стерва!

— Мы оба не без греха. Послушайте, а может, вы попытаетесь уговорить господина Жамберка?

Я молчал. Тишина была долгой. Наконец Ленка спросила:

— Алло! Вы еще здесь?

— Здесь. Я размышляю.

— О чем?

— Пытаюсь разложить все по полочкам. Либо вы страшно любите гимнастику, но боитесь, что я буду к вам приставать, и…

— Что — «и»?

— … и в этом случае Жамберк будет работать вашим телохранителем…

Я опять сделал паузу.

— Либо?

— Либо вы страшно любите Жамберка, но из-за того, что этот дундук сам ни за что не позвонит, мне придется поработать посредником.

В трубке раздалась песенка ее смеха.

— Вы доводите все до крайности.

— А что на самом деле?

— Мне жалко господина профессора. Я не хочу, чтобы он грустил.

— Тогда позвоните ему.

— Не хочу.

— Почему?

— По кочану, — сказала она приятным тоном. Я уже полностью уверился в том, что все это только игра, в которой мне в конце концов удастся забить превосходный гол.

— А если я смогу его переубедить, то вы… пойдете?

— Ну… да.

Вдалеке послышался чей-то чужой голос, барышня Серебряная обратилась к кому-то у себя в комнате, а потом сказала в трубку:

— Мне надо к директору. Позвоните мне, когда договоритесь с господином Жамбер-ком. Прощайте.

И немедленно отсоединилась.

Я развалился в Дашином кресле, на ее подушечке из пенорезины, которую она всегда подкладывала под зад. Еще чего, ящерка ты моя! Я так и вижу, как уговариваю Вашека прийти. И вижу тебя — как ты капризничаешь из-за того, что вечером Вашека не будет. А его не будет. А я буду. Ты от меня не избавишься, потому что тебе не хочется от меня избавляться.

Я вернулся к себе и выждал полчаса. Вполне достаточно, чтобы уговорить этого застенчивого недотепу. В конце концов в такой ситуации он не должен был долго сопротивляться. Время я коротал за чтением письма какого-то психа-пенсионера, который предлагал издательству свои услуги в качестве «безупречного переводчика как с, так и на немецкий, английский, испанский, французский и итальянский языки», потому что прежде он долгие годы работал одним из директоров концерна «Шихт-Унилевер», «что само по себе является рекомендацией в том, что касается знания языков». А как насчет того, что напрямую касается нашего отдела кадров? Я написал привычный отказ — мол, в настоящий момент мы не можем ничего и т. д., но что в будущем мы непременно и т. д. Потом я глянул на часы и отправился обратно в пустую комнату Блюменфельдовой.

Но не успел я туда войти, когда меня опять настиг зов Анежки:

— Карел, телефон!

— Кто?

— Какая-то товарищ Серебряная.

Ого! Что происходит?

Анежка замерла в дверях. Я попросил ее со злорадством:

— Пожалуйста, переключи на Блюменфельдову.

После этого в моей комнате нельзя было подслушивать у второго аппарата. Анежка обиделась и с гордо вскинутой головой закрыла за собой дверь.

Однако же переключила.

— Теперь это для разнообразия я, — сказала барышня Серебряная.

— Помогите!

— Что с вами?

— Я теряю сознание. Не может быть! Вы?!

— Угу. Я только хотела вам сказать…

— Хотели?! Мне?!

— Успокойтесь. Вы очень волнуетесь, а совершенно не из-за чего. Я не смогу прийти вечером на гимнастику.

Это меня отрезвило.

Я лишился дара речи.

— Вечером я еду в командировку в Либерец. Мне нужно быть там в семь утра, и иначе я никак не успеваю.

— Я еду с вами.

— Я еду с товарищем директором.

Меня охватила глубокая печаль. Вечер начал напоминать пустыню.

— Как же вы меня разочаровали, кувшиночка!

— Что?

— Я говорю — вы меня разочаровали.

— Нет… как вы сказали? Шиночка или что-то в этом духе?

— Кувшиночка. Так я привык вас называть.

— Моя фамилия Серебряная.

— Ничего-то вы мне не позволяете.

— Вы сам себе позволяете. Итак, прощайте… — сказала она и тут же добавила лукаво: — На некоторое время.

Я немедленно ухватился за эти спасительные слова:

— Погодите! А когда вы возвращаетесь?

— В субботу вечером.

— Я вас встречу.

— Я не хочу.

— Я понесу ваш чемодан.

— У меня не будет чемодана.

— Тогда сумку. Или газету. Или что вы захотите.

— Я ничего не захочу. Если собираетесь меня разозлить, то приходите.

— Я хочу прийти, но не хочу вас злить.

— Тогда останьтесь дома и побеседуйте с вашей совестью.

— Никогда еще она не была у меня такой чистой, как нынче.

— А как насчет вашей девушки-балерины?

— Но…

— Я серьезно, я, как всегда, серьезно! — В ее голосе зазвучал знакомый вчерашний холодок. — Вы действительно меня не интересуете, господин редактор. Оставьте всякую надежду, хорошо?

Было похоже, что она говорит искренне. Надежды, пробужденные во мне недавним кокетством, стремительно увядали.

— Правда?

— Правда.

У меня начался приступ бессильной ярости. Она опять заговорила:

— Если хотите, мы можем остаться друзьями.

— Большое спасибо, — иронически отозвался я.

— Тогда прощайте.

Я не ответил.

— Прощайте, — повторила она.

— Ваш покорный слуга, сударыня.

Щелчок. Она повесила трубку.

И опять я ни черта не понимал. Что происходит? Я был не в силах постичь ее. Она напоминала обманчивый калейдоскоп… или апрельскую погоду. Я словно попал внутрь детектива. Безразличен я ей? Небезразличен? Совсем я ей противен? Или не совсем? А может, все это — только оттягивание безусловной капитуляции, изощренное продление мук, чтобы наслаждение потом было бесконечным? Или она и впрямь думает так, как говорит? И что за странный интерес к шефу? И к чему эта забота о Вашеке?