Львиное Сердце. Дорога на Утремер

Когда с угощением было покончено, пригласили арфиста, а гости разбились на небольшие группы. Вильгельм де Форс уединился на оконном сиденье с графом Фландрским и принялся оживлённо обсуждать последние политические события в Утремере. Морган флиртовал с Беренгарией и её фрейлинами. Алиенора не могла не подметить, что Хавиза старается держаться от де Форса как можно дальше, и ощутила укол сочувствия, поскольку симпатизировала острой на язык графине и знала, каково быть замужем за нелюбимым человеком. Поболтав немного с наваррскими послами, она улучила минутку и отвела де Шовиньи в сторону, чтобы перемолвиться с родичем парой слов.

— Андре, едва ли кто знает Ричарда лучше тебя, ведь ты много лет рядом с ним, — промолвила она. — Скажи, что подвигло его на такое покаяние?

— Полагаю, мадам, причиной тому слова Иоахима. Пророк заявил, что королю предназначено исполнить предсказание, что Всевышней дарует ему победу над врагами и прославит его имя в веках. Разумеется, такое пророчество не могло не согреть сердце государя, но одновременно оно заставило его, видимо, покопаться в своей душе. Когда говорят, что тебе предстоит спасти человечество, это одновременно великая честь и большая ответственность. Полагаю, Ричард хотел быть уверен, что достоин ноши, и ощутил потребность очиститься от прошлых грехов.

Алиенора порадовалась, что спросила Андре, потому как его объяснение выглядело совершенно разумным.

— Хорошо, — с улыбкой заметила она. — После такого прилюдного исповедания Ричард должен был наверняка сделаться чистым, словно агнец Господень!

— Воистину, мадам.

Ответная улыбка де Шовиньи получилась несколько натянутой, потому как даже ради спасения собственной души он не решился бы обсуждать грехи Ричарда с его матерью, пусть даже дамой столь светской. Их с королём связывала дружба, что была крепче кровных уз, ибо она закалилась на полях сражении. Андре сомневался, что даже духовник знает об изъянах кузена больше него, потому одни он с ним разделял, о других подозревал, третьи же ни сам, ни Ричард не расценивали как грех вовсе.

Идя за новой порцией вина для Алиеноры, рыцарь терзался вопросами, с которыми приходится сталкиваться каждому истинному христианину. Он считал себя добрым сыном Церкви, но не мог понять, почему похоть считается таким тяжким грехом. Почему вера должна постоянно находиться в состоянии войны с плотью? Андре покорно слушал предупреждения священника о том, что не следует возлежать с женой в запретных позах, а также в праздники, воскресенья, в дни Великого поста, Рождественского поста или в Пятидесятницу. Однако не всегда следовал этим запретам, и это бросало тень на его брак. Но неужели это так греховно, если Дениза оседлает его или если они займутся любовью при свете дня? Почём человек повинен в блуде, если сгорает от любви к собственной законной супруге?

Ему думалось подчас, что отцам Церкви немногое известно о ежедневных битвах, которые приходится вести простым мужчинам и женщинам. В их мире добрачная связь не считалась грехом, по крайней мере для мужчин, да и прелюбодеяние де Шовиньи в тайне почитал грехом весьма условным. Но как быть с мужчинами, принявшими крест? Обязаны они хранить целомудрие, подобно святым, до момента возвращения к жёнам? Даже самые тяжкие из грехов, свершаемые вопреки природе — к ним причислялся любой из сексуальных актов, который не вёл к зачатию, казался не таким суровым в определённых обстоятельствах. Если бедная пара не может позволить себе ещё одного ребёнка, так ли уж дурно с её стороны избегать беременности? Грех содомии представлялся Андре более понятным и простительным, если он совершался солдатами. Ибо что известно клирикам о близком товариществе людей на войне или о неожиданной, сжигающей потребности, возникающей следом за битвой, после прикосновения к смерти? Всем ведомо, что это бич монастырей, и наверняка Всевышний осудит воинов менее строго, чем праздных, избалованных монахов? Да, де Шовиньи думалось, что есть грехи пострашнее зова плоти, и никакие проповеди о происках дьявола не могли объяснить ему, почему Господь Бог сделал любовные забавы столь приятными, если они не что иное, как путь в ад. Уверенный, что целомудрие для большинства мужчин и женщин вечно будет оставаться недостижимой целью, Андре подыскал себе духовника, накладывающего лёгкую епитимью и отпускающего грехи перед битвой, чтобы воин мог умереть в благодати. Большего, по мнению рыцаря, от мужчины не стоит требовать.

Не успел он возвратиться к Алиеноре с кубком сладкого красного вина с Кипра, как к ним торопливо подошёл его кузен Николя де Шовиньи.

— Госпожа, компалатиус только что прибыл и просит разрешения переговорить с тобой.

Пока они ожидали прихода чиновника, Алиенора выразила предположение, что Алиернус Коттоне без сомнения прослышал об их приезде и намеревается поприветствовать гостей от имени короля Танкреда. Андре считал это весьма вероятным, но передумал, стоило компалатиусу войти в зал, ибо смущение итальянца было очевидно для всех, имеющих глаза.

Королева тоже это заметила и обратила внимание на человека рядом с Алиернусом. Дорогая одежда говорила о знатном положении незнакомца, как и меч на бедре. В отличие от своего спутника, он чувствовал себя совершенно вольготно. На лице его читалось самодовольство гонца, которому нравится сообщать дурные вести.

Граф Фландрский подошёл поближе, и его беззаботная улыбка не сочеталась с серьёзным прищуром глаз, ибо Филипп не хуже Алиеноры разбирался в людях. После обмена приветствиями, Алиернус представил незнакомца как графа Бернарда Джентилиса из Лесины, капитана и мастера-юстициара Терраде-Лаворо. Затем добавил с отчаянием человека, решившего раз и навсегда покончить с неприятным делом:

— Граф принёс не лучшие вести, мадам. Впрочем, пусть сам обо всём расскажет.

Тут Алиенора поняла, что смущение компалатиуса объясняется на самом деле замешательством человека перед обязанностью, которая ему не по нраву.

— Милорд, как понимаю, ты прибыл от короля Танкреда, — вкрадчиво начала она. — Поскольку он является союзником моего сына, то мне сложно представить, почему новости от него должны быть мне неприятны.

— Мне велено передать, госпожа, что ты не сможешь отплыть из Неаполя. Мой государь счёл, что свита твоя слишком многочисленна, чтобы разместить её в Мессине, поэтому тебе следует продолжить путь по суше.

Повисла минута напряжённой тишины, затем зал взорвался возмущёнными возгласами. Вильгельм де Форс громогласно представился флотоводцем короля, а Андре отмёл объяснение графа как невообразимую чушь. Однако всех перекричал Филипп Эльзасский, который потребовал сообщить, распространяется ли этот дурацкий приказ также и на него.

Граф Лесина не обращал видимого внимания на разворошённое им осиное гнездо.

— Нет, милорд граф Фландрский, ты можешь поступать, как сочтёшь нужным. — заявил итальянец с возмутительным безразличием. — Данное мне распоряжение относится исключительно к английской королеве.

К этому моменту к Алиеноре примкнула Беренгария, вид у которой был недоумевающий, но и решительный, и будущая свекровь бросила снохе ободряющий взгляд. Ссора разрасталась, но королева вмешалась прежде, чем события вышли из-под контроля. Отведя в сторону людей Филиппа и Ричарда, она обратилась к ним негромко, чтобы больше никто не слышал.

— Препираясь с этим человеком, мы не придём ни к чему. Нужно понять, почему Танкред отдал столь несуразный приказ, а знать это может лишь мой сын. Думаю, вам следует вернуться утром в Мессину и сообщить Ричарду о происходящем.

Задержка означала, что они прибудут в Мессину уже после начала Великого поста и свадьбы Ричарда и Беренгарии Алиенора не увидит. Разочарование было сильным, но королева не собиралась никому этого показывать, а у неё имелся немалый опыт по сокрытию душевных ран.

— Передайте Ричарду, — спокойно произнесла она, вместо того чтобы впасть в ярость как ей того хотелось, — что с нами всё благополучно и мы продолжим путешествие на юг сразу после того, как он уладит это дело с Танкредом.

Недоумение Ричарда почти сразу же перешло в гнев. Он удержался от первого порыва и не устроил графу Фландрскому выволочку за то, что тот не остался с Алиенорой и Беренгарией. Не стоило судить Филиппа за рвение поскорее оказаться в Святой земле, а путешествие по суше обозначало бы добрый месяц задержки.