Львиное сердце. Под стенами Акры

— Саладину известно о недуге государя?

Наивный вопрос Жофре вызвал на губах графа слабую улыбку.

— Он скорее всего узнал об этом еще прежде самого Ричарда. Шпионов у султана больше чем священников в Риме. Ричарду очень хотелось персиков и слив — единственное, что он мог проглотить, и Саладин посылал ему корзины с фруктами и снегом с горы Хермон, чтобы ослабить горячку. Пронюхай об этом Бове и Бургундец, сочли бы лишним доказательством того, что мой дядя и султан сообщники по обширному заговору с целью обратить христианский мир в ислам.

— Доказательства их мало волнуют, — отозвался молодой граф Першский с горечью, подсказавшей Генриху, что не все французские крестоносцы довольны своими командирами.

Они уже подходили к гавани, и Генрих с облегчением выдохнул, заметив, как люди машут и улыбаются при виде его сине-бело-золотого штандарта. Его не стали бы так встречать, умри дядя за время этой поездки в Цезарею.

Часть солдат предпочитала размещаться в палатках, считая воздух Яффы нездоровым. Но Ричарда для вящей безопасности перевезли в замок — существовали опасения, что больной король может стать неотразимой приманкой для сарацинских недругов. Когда Генриха проводили в комнату дяди, он невольно замер на пороге, настолько душно было внутри. Стояла летняя жара, но в нескольких жаровнях пылали угли, и одного взгляда на закутанную в одеяла фигуру графу хватило, чтобы понять причину. Цикл начался вновь: жестокий озноб сменялся страшной горячкой и потоотделением. Ричард дрожал так, что стучали зубы, но трясущейся рукой поманил племянника к себе.

— Не... повезло? — Голос короля совсем не походил на прошлый, звучал невнятно глухо.

— Мне так жаль, дядя. Я очень старался. Но Бове именем Филиппа приказал всем оставаться в Цезарее. Гуго Бургундский заболел и вернулся в Акру, хоть я и сомневаюсь, что он был бы более сговорчив.

Стараясь хоть немного развеселить короля, Генрих приукрасил действительность, рассказывая, что у герцога «все кишки вывернуло наизнанку», а в Акру он ехал, «прижимая к себе ночной горшок так, будто это Священный Грааль».

Уголок губ Ричарда скривился в том, что могло сойти за улыбку, но потом веки его смежились и Генрих уловил намек. Он знал, что дядя не любят, когда его видят таким больным, таким беззащитным, и считал это причиной запрета сообщать Беренгарии и Джоанне о своей болезни. Король сказал, что в Яффе для женщин слишком опасно, и граф не брался спорить. Но по мере того как состояние Ричарда ухудшалось, Генрих все сильнее опасался, что жена и сестра дяди могут лишиться шанса сказать ему последнее «прости». Обменявшись взглядом с мастером Безасом, который только пожал плечами, как бы говоря, что государь в руках Божьих, Генрих тихонько удалился.

Они собрались в шатре близ Иерусалимских ворот, чтобы послушать доклад Генриха: пулены Балиан д’Ибелин; Гуго Тивериадский и его брат Вильгельм; великие магистры Робер де Сабль и Гарнье Наблусский, а также приближенные Ричарда — Андре де Шовиньи; граф Лестерский и Губерт Вальтер, епископ Солсберийский. Все ждали плохих новостей, и когда Генрих закончил говорить, еще долго хранили мрачное молчание.

— Ходят слухи, что Саладин намеревается предпринять еще одно наступление на Яффу, пользуясь беспомощностью английского короля, — уныло проронил наконец Гарнье Наблусский. — Учитывая обстоятельства, будет удивительно, если он так не поступит. И тогда да поможет Господь всем нам.

— Воины султана не слишком расположены драться, — заметил Лестер, но не слишком убежденно.

— Не слишком расположены драться с Ричардом, — уточнил Балиан. — А раз он прикован к постели, храбрость может к ним и вернуться. Более того, Саладин теперь располагает свежим войском — подкреплениями, подошедшими из Египта. — Д’Ибелин обвел взглядом круг мрачных лиц. — Нам нужен мир, любой ценой. И есть лишь один способ добыть его. Как подозреваю, многие из вас играют в шахматы? Отлично, любой шахматной фигурой можно пожертвовать, за исключением короля. И я думаю, настало пожертвовать одной из них. Чтобы сохранить надежду на победу в игре, нам надо отдать Аскалон.

Прочие пулены энергично закивали, на лицах приближенных Ричарда отражалось сомнение. Честь озвучить их беспокойство выпала Генриху, который предположил, что король на это не согласится.

— Без Ричарда нам его не удержать, — возразил Балиан. — Но если государь собирается отречься от собственных доменов и остаться здесь оборонять город, то есть смысл позволить Аскалону прикончить последний шанс на мир. — Рыцарь снова помолчал немного, потом посмотрел прямо на Генриха и Андре: — Вам следует убедить короля. Если он не согласится, то лучшее, на что нам придется надеяться, это на продолжение затянувшейся войны. Но мне представляется более вероятным, что все мы умрем на развалинах Яффы, не в силах отразить очередное нападение сарацин.

Озноб уступил у Ричарда место ожидаемой горячке. Лекари предпринимали все, чтобы сбить температуру: упрашивали пациента сделать еще глоток вина с буквицей, обтирали пылающую кожу холодной водой со снегом с горы Хермон. Генрих, Андре и Губерт Вальтер, стоя в дальнем конце опочивальни, наблюдали за усилиями докторов и продолжали вполголоса спорить о том, как поступить. Андре почитал за лучшее дождаться, когда спадет лихорадка, поскольку во время приступа на прошлой неделе у короля начался бред. Но Генрих и епископ опасались, что они зря растрачивают время, даже на этот спор. И в конечном счете их доводы взяли верх.

Едва врачи ушли, советники, пользуясь вменяемым пока состоянием государя, стали по очереди убеждать его пожертвовать Аскалоном. Для Саладина город значит куда больше, чем для крестоносцев — султан не заключит мир, пока франки господствуют над путем в Египет. Без Ричарда Аскалон не отстоять. Если мир не будет заключен в ближайшее время, следует ожидать нового нападения на Яффу, а еще они рискуют остаться в Утремере до следующей весны, рискуют выживанием обоих королевств: английского и иерусалимского. Ричард слушал молча, потом отвернул голову и прошептал:

— Поступайте, как сочтете нужным...

Вне себя от радости, советники рассыпались в благодарностях и поспешили известить Саладина, что судьба Аскалона стала теперь предметом торга.

Покой Ричарда длился недолго — лекари вернулись, настоятельно рекомендуя отворить ему кровь. Король не имел сил возражать и мечтал лишь об одном, чтобы все ушли и оставили его одного. Он задремал на несколько минут, но очнулся от очередного приступа головной боли. Чувствуя, будто все его тело горит, король откинул одеяло и обнаружил, что у него опять посетители. У постели стояли французский король и брат Джон, взирая на него с ехидными улыбочками.

«Мы подумали, что ты захочешь узнать вести из дома, старший братец, хотя едва ли они сильно понравятся тебе. Я собираюсь жениться на Алисе, оставить ее в семье», — с ухмылкой заявил Джонни. «А я подумываю сочетаться браком с Джоанной, раз теперь ты не сможешь уже возразить, — добавил Филипп. — Но свадьбы, конечно, состоятся не раньше, чем мы приберем к рукам Нормандию». «А Англия скоро станет моей, — похвастался Джонни. — Ибо прослышав о твоей смерти в Святой земле, никто не осмелится возражать мне».