Львиное сердце. Под стенами Акры

Пьер и Жан де Пре, как могли, оттягивали отъезд, страшась перспективы покинуть Утремер, оставив брата пленником сарацин. Они обсуждали даже возможность задержаться до весны, но обоих в Нормандии ждали семьи. Скрепя сердце оба согласились отплыть вместе с Ричардом, и день этот быстро приближался. Король хлопотал, раздавая свои гигантские долги и обустраивая конный транспорт для Фовеля и арабских скакунов. Он отправил глашатая объявлять по улицам, чтобы все его кредиторы пришли во дворец, уплатил жалованье гарнизону Аскалона, каменщикам, восстанавливавшим стены Яффы, торговцам за провиант для армии. Узнав от Балдуина де Бетюна, что Ричард собирается отплыть к концу недели, братья де Пре раздали собственные долги и сообщили хозяину гостиницы о намерении съехать из комнаты через два дня. Они направлялись на рынок, купить медальоны со св. Денисом, на день которого намечено было отплытие, когда их срочно вызвали к государю.

Рыцари поспешили во дворец, лелея проблеск надежды. В прошлом Ричарду дважды удавалось передавать им весточки от брата, а в Яффе король обещал попросить аль-Адиля доставить их письмо к Гийому. Как ни печально было уезжать, не зная, какая судьба ждет пленника, гораздо хуже отплыть, не попрощавшись с ним. На входе в большой зал им сообщили, что Ричард ждет в соларе, и они взбежали по лестнице наверх. К их удивлению, дверь открыл лично король. Плечо брата частично загораживало Жану обзор. Ему показалось, что позади Ричарда стоит Генрих, и он удивился, почему им не пришла в голову мысль попросить графа передать послание Гийому — Генрих славится своим добросердечием, да и в отличие от Ричарда располагает временем. Но тут брат удивил его, ринувшись мимо короля в глубь солара. Ошеломленный таким нарушением приличий, Жан забормотал было извинения по поводу поведения Пьера. Но Ричард только рассмеялся и распахнул шире дверь, позволяя Жану разглядеть человека, которого стискивает в медвежьих объятьях Пьер. Издав хриплый вопль изумления, Жан устремился вперед и тоже обнял Гийома.

Следом разразился сущий бедлам, потому как все трое братьев говорили одновременно, смеялись, плакали, от души хлопали друг друга по спине. Ричард и Генрих с улыбкой наблюдали за встречей. Гийом заметно похудел, некогда округлое лицо казалось впалым и заострившимся. И еще он показался их испытующему взгляду постаревшим. Но юмор его никуда не делся, как и громкий, веселый смех.

— Кто бы мог подумать, что за вашего меньшого братца отвалят королевский выкуп? — воскликнул он.

— Точнее говоря, эмирский, — с усмешкой поправил его Генрих. — А еще точнее, десятиэмирский. Дядя отпустил десять знатных сарацин в обмен на освобождение Гийома.

Благодарные братья принялись благодарить Ричарда за щедрость, удивляясь, как мог он расстаться с такой огромной суммой ради простого норманнского рыцаря, который всего лишь исполнял свои обязанности — защищал короля. Но для Ричарда то был долг чести, из тех, которые платят, не стоя за ценой. Государь пояснил, что ничего не говорил из опасений, что переговоры могут сорваться в последний момент. А еще ему хотелось удивить братьев, понаблюдать за радостной встречей с Гийомом. Воссоединение удалось на славу — никогда не видел он троих людей столь таких же счастливых, как братья де Пре в тот октябрьский вечер во дворце в Акре. Но глядя на эти заплаканные, счастливые лица, Ричард пришел в растерянность от охватившего его чувства — острого приступа зависти.

Когда де Пре наконец ушли, восторженные настолько, что ноги их, казалось, парят над лестницей, Ричард и Генрих обменялись довольными улыбками. Потом король удивил графа, спросив его, близок ли он со своим младшим братом.

— Да, пожалуй, — согласился Генрих. — Я намного старше Тибо, конечно, — когда он появился на свет, мне уже стукнуло тринадцать. Это дало мне возможность разыгрывать из себя мудрого брата, — и эта роль доставляла мне огромное удовольствие. — При этом воспоминании граф хмыкнул. — А когда два года спустя умер наш отец, я, сдается, стал вести себя по отношению к Тибо еще более покровительственно. Он хороший мальчик, так хотел поехать со мной в Святую землю...

На лицо молодого человека набежала тень, но тоска по дому была забыта, стоило Ричарду заговорить о своих братьях — прежде ему никогда не доводилось слышать, чтобы дядя обсуждал их.

— Хэл не был «мудрым старшим братом», это уж точно. Он, и в реку свалившись, воды бы не нашел. Хуже того, парень был податлив как воск, клонился под малейшим ветерком. Сделайся он королем, это стало бы катастрофой для всех кроме французского монарха. А вот мой братец Жоффруа... Тот был слишком себе на уме, и сколько себя помню, мы постоянно цапались. Может статься, причина крылась в том, что мы были почти ровесниками, всего год разницы. Всегда соперники, друзья — никогда.

Ричард подошел к столу на козлах, потянулся за кувшином с вином, но потом передумал.

— С Джонни обстояло иначе. Он на девять лет младше, и я почти не видел, как он взрослел, потому как ему пришлось учиться несколько лет при монастыре Фонтевро. Родители подумывали о церковной карьере для него. Но для нее он подходит исключительно плохо. Как-то раз отец доверил ему власть — послал править Ирландией, когда парню исполнилось восемнадцать. Так Джон ухитрился все испортить. А еще в семнадцать он поддержал Жоффруа в нападении на Аквитанию. Но я винил в этом отца. Это папа сказал Джону, что Аквитания его, если он сумеет ее взять. А стоило Жоффруа и Джонни попробовать это сделать, тут же отозвал их, утверждая, что заявил это не всерьез. Я думаю иногда, не то же ли самое сказал он рыцарям, убившим Томаса Бекета. Это случилось после того, как король пришел в ярость от бесстыдных насмешек «безродного клерка».

Генрих был заинтригован, потому как тема споров в неспокойной семье дяди всегда находилась под запретом, и будучи родней Ричарду с материнской стороны, не мог знать о подробностей о жестоких междоусобицах Анжуйцев.

— Но став королем, ты проявил к Джонни небывалую щедрость, — перебил рассказ граф, и не удержавшись, потому как всегда косо смотрел на Джона, добавил: — Большую, чем он того заслуживал. Ты дал ему богатую наследницу и земли, приносившие четыре тысячи фунтов годового дохода!

— Моей матери это тоже не понравилось, — признался Ричард. — Но наш батюшка играл с Джонни в те же самые проклятые игры, что и со всеми нами. Мне казалось, парень заслуживает шанса показать, что ему можно доверять.

— И он показал. — Обычно Генрих не судил строго, но в данном случае полагал, что грех Джона — измена брату, королю и крестоносцу, не подлежит прощению.

— Да, показал. — Ричард хмуро кивнул.

В пятницу, девятого октября, Ричард был готов отплыть на родину. Многочисленная армия, прошедшая с ним Сицилию, Кипр и Святую землю, истаяла от болезней и потерь. Галеры были плохо приспособлены по бурному зимнему морю, поэтому те из них, которые сочли еще годными, король отдал Генриху, а сам решил отправиться на большом бусе. Тот мог вместить сотни пассажиров, но глядя на одинокий корабль, Генрих не мог не сравнивать это зрелище с впечатляющим прибытием Ричарда под Акру шестнадцать месяцев назад. Еще ему не давала покоя мысль об опасностях, которыми чреваты свирепые штормы, бушующие в это время года в Греческом море. И о врагах, питающих обиды — как справедливые, так и нет, — и которые все до единого мечтают отомстить дяде.

Граф пытался скрыть озабоченность, и заставил себя улыбнуться, когда Ричард чмокнул Изабеллу, а потом небрежно обнял племянника, будто собирался всего лишь сплавать до Яффы. Наигранное спокойствие Генриха не обмануло его супругу. Изабелла опасалась этого дня, понимала, каким тяжелым будет он для мужа, знала о его сомнениях насчет новой жизни в Утремере. Он всего лишь делает вид, что доволен, но сам факт, что за пять месяцев Генрих и пальцем не шевельнул, чтобы устроить коронацию, говорил о многом. Не ускользнуло от нее и то, что он продолжает величать себя графом Шампанским, и она тратила массу времени, пытаясь найти способ дать ему почувствовать себя не изгнанником в чужой земле. Изабелла благословляла Ричарда за обещание вернуться, и ей пришло в голову, что, как только Тибо достигнет совершеннолетия, у матери Генриха исчезнет преграда к визиту. О ней шла молва как об истинно верующей, а для христианина паломничество в Святую землю значит не меньше, чем хадж в Мекку для мусульманина. Наблюдая за Генрихом, который провожал взглядом лодку, несущую Ричарда к ожидающему кораблю, молодая женщина поклялась себе, что сделает супруга счастливым в новой жизни, навязанной ему помимо его воли.

— Генрих, мне хочется, чтобы мы были честны друг с другом, поверяли все самые задушевные секреты, — сказала она. — Ты можешь говорить мне все, можешь сказать, когда тоскуешь по дому...

Он крепко обнял жену и не дал договорить, нежно приложив палец к ее губам.

— Я дома, любовь моя.

Отплытие было намечено на вечер, чтобы ориентироваться по звездам. С утра день выдался пасмурным, но потом ветер прогнал тучи. Когда бус поднял якорь и направился к выходу из гавани, взоры большинства собравшихся на палубе были устремлены к горизонту, где небо пламенело лучами заходящего солнца. Но Ричард неотрывно смотрел на медленно исчезающую позади Акру.