Львиное сердце. Под стенами Акры

Мужчин в родильную палату не пускали, но никто не запрещал Генриху то и дело бегать наверх и спрашивать у повитух, как идут дела. Эмма выходила ему навстречу, сообщала уклончиво, что все идет как должно, затем снова исчезала в комнате, а графу оставалось спускаться снова в зал, расхаживать и мучиться. Ричард попытался развлечь его игрой в шахматы, но племянник слишком нервничал, чтобы сконцентрироваться надолго. Поднявшись из-за стола, Генрих снова направился к лестнице. Тут заглянул Балиан.

— Парень не может усидеть на месте, скачет, как блоха. Когда Мария рожала нашего первенца, я точно так же себя вел, — сказал он. — По счастью, все прошло легко. Можно присесть, милорд? У меня есть к тебе разговор.

Ричард, несколько насторожившись, указал на кресло. Со времени замужества Изабеллы Балиан выказывал королю всевозможную поддержку, но при жизни Конрада держался в стороне от крестового похода, и Ричард про это не забыл.

— Слушаю.

— Мне подумалось, тебе захочется узнать, что говорил про тебя епископ Бове.

Губы Ричарда скривились в невеселой усмешке.

— Я прекрасно представляю, какую ложь он распространял: что я в ответе за смерть Конрада, что я послал ассасинов во Францию с заданием убить Филиппа, что я вступил в сговор с Саладином и дьяволом с целью предать христианский мир сарацинам. Не удивлюсь, если Бове и меня самого объявил втайне исповедующим ислам.

— А знаешь, что он еще обвинил тебя в отравлении Гуго Бургундского?

— Господь милосердный! — Ричард удивленно покачал головой. — Как только они не догадались заклеймить меня в убийстве Томаса Бекета в Кентерберийском соборе?

— А также великом потопе и изгнании из рая, — сухо заметил Балиан, и оба обнаружили, что общий смех рассеял часть разделявшей их завесы отчуждения. — Но самое главное, французы говорят, что ты ничего не достиг, что твоя кампания оказалась провальной, поскольку тебе не удалось освободить Священный город. Осмелюсь заявить, найдутся те, кто в это поверит. Но только не в Утремере. Ко времени твоего приезда королевство Иерусалимское состояло из Тира да осадного лагеря под Акрой. Благодаря твоим усилиям оно протянулось по побережью от Тира до Яффы. У нас появилась возможность укрепить оборону, Саладин не контролирует больше Аскалон, а христианские паломники снова могут поклоняться Гробу Господню. Может статься, эти достижения не впечатлят ленивых французских бюргеров в Париже, зато они много значат для тех, кто зовет Утремер своей родиной.

Генрих и Андре не раз говорили Ричарду то же самое, но король поймал себя на мысли, что это утверждение куда убедительнее звучит из уст человека, не являвшегося ему другом.

Стоило разнестись вести, что Изабелла рожает, лорды-пулены начали стягиваться во дворец, и в большом зале повисла атмосфера напряженного ожидания. Генрих был слишком погружен в собственные переживания, чтобы это заметить, но Ричард заметил. Король знал, чего они боятся и о чем перешептываются — что станется с их государством, если ребенок родится мертвым, а мать тоже не выживет? Страх был вполне обоснованным, потому как родильная палата являлась для женщин местом столь же опасным, как поле боя для мужчин. Генрих же хоть и был мужем их королевы, богопомазанным правителем не являлся, поскольку коронован еще не был. Изабелла тоже, но она имела законное право на наследование трона, а вот граф — нет.

Беспокойство лордов оказалось заразительным, и после скромного ужина, оставшегося по большей части нетронутым, Ричард выскользнул из зала. Сумерки уступали место ночи, и воздух холодил разгоряченную кожу. Убывающая луна еще не взошла, но внутренний двор купался в звездном свете. Король опустился на мраморную скамью, расстроенный не оставляющей его усталостью — когда же он снова почувствует себя таким, как прежде? Не желая думать о затянувшемся испытании Изабеллы, ни о флоте, отданном на волю непрощающего Греческого моря, монарх обрадовался развлечению в лице одной из фламандских борзых Жака д’Авена. Джоанна забрала своих чирнеко с собой, но большие собаки Жака избежали морского путешествия, так как Изабелла и Генрих предложили взять их себе. Ричард нежно потрепал пса за обвислые уши, но присутствие животного навевало мысли про Жака и всех тех, кто отдал жизнь во имя Христа. Благородные призраки выплывали из тени, напоминая о том, сколь многие не вернутся домой.

При звуке шагов государь вскинул голову. Шел Генрих, держа в руке фонарь. Но фонарь ему не требовался, потому как весь двор осветился от одной улыбки молодого человека.

— Изабелла отдыхает, — сообщил он. — После того как родила чудесную девочку.

От облегчения Ричард на миг лишился дара речи.

— Я так рад, Генрих! Рад за вас обоих!

— Мне хотелось тебе первому сообщить, но как только все в зале увидели мое лицо, слов не потребовалось. — Генрих поставил фонарь на скамью, но сам был слишком взволнован, чтобы сидеть. — Мы собираемся назвать ее Марией в честь обеих наших матерей. Я думал, что новорожденные младенцы все красные, сморщенные и лысые. Но Мария похожа на маленький цветочек с пушистой шапочкой из темных волосиков, точь-в-точь как у Изабеллы.

— Наше пребывание в Святой земле сильно отличалось от того, что мы себе представляли. Но самым большим сюрпризом стало твое отцовство! — заметил с улыбкой король, и Генрих громко расхохотался.

— Скажи мне, какой предсказатель, что в Утремере я женюсь на вдовой и беременной королеве, я бы счел его полоумным как мартовский заяц! — Граф снова рассмеялся, потом продолжил: — Должен признаться, дядя. Я молился, чтобы Изабелла родина дочь, а не сына.

— Тебе не стоит ощущать вину за это, Генрих. Вполне естественно, что тебе хочется увидеть королем своего собственного сына.

— Я думал, что смог бы полюбить сына Конрада, потому как стал бы единственным отцом, который ему известен. Но что, если я ошибался и возненавидел бы его за то, что у него преимущество перед моими кровными сыновьями? Казалось, гораздо проще — и безопаснее, — если жена родит дочь. Разумеется, я не говорил Изабелле о своих сомнениях. — Генрих примостился на краешке скамьи. Энергия до сих пор так бурлила в нем, что он казался златоперым соколом, готовым в любой миг взмыть в небо. — Но когда повитухи оставили нас в конце концов наедине, супруга призналась, что тоже молилась о дочери!

Ричард решил, что кузина Изабелла либо слишком сильно любит его племянника, либо очень умная молодая женщина. В любом случае перспективы нового брака выглядели превосходно.

— Ты правильно выразился, парень: проще и безопаснее. И готов побиться об заклад, что, когда я вернусь в Утремер, ты предъявишь мне собственного сына.

— Вернешься? Ты не шутишь, дядя?

— Нисколько. — Изумление Генриха удивило Ричарда. — Я не исполнил обета взять Иерусалим. Не заключен и мир. Мы договорились о перемирии всего на три года и восемь месяцев. Неужели ты думал, что когда война с сарацинами возобновится, я брошу тебя на произвол судьбы?

Графа переполняли чувства.

— Ты даже не представляешь, как много это для меня значит! Я считал, что с отплытием твоим домой мы распрощаемся навсегда. Ты веришь, что Иерусалим можно вернуть? — Молодой человек пытался справиться с волнением, но хотел быть честным с дядей. — Но ведь возвращаясь, ты разве не подвергнешь опасности собственную державу?

— Мы не смогли отвоевать Иерусалим, потому что сарацины объединились, чего не было во время первого взятия города христианами. Не имей мы врагом Саладина, не ставь нам Бургундец и Бове подножки на каждом шагу, наши шансы на успех значительно бы возросли. Саладин — великий правитель, но как обмолвился он сам в разговоре со мной, уже не молод, а его брат куда способнее его сыновей. Но к моменту моего возвращения его империя вполне может быть разодрана на куски. Что до моей собственной империи, то тут все не просто, но отстоять ее можно. Я начну с того, что вселю страх божий в Джонни. Потом Филиппу придется усвоить урок, что за предательство приходится платить дорогую цену. — При мысли об изменнике-брате и бессовестном французском монархе, лицо короля помрачнело. Но через секунду он улыбнулся племяннику: — С тобой вместо Конрада в качестве союзника и без французов, которые будут нам мешать, у нас, полагаю, все получится!