Лягушка в молоке

— Постарайся поспать, ночь будет долгой.

Том честно постарался устроиться поудобнее, только смиренно попросил:

— Расскажи мне сказку, пожалуйста…

Мне давно нравились «Звёздные войны», поэтому я тихо заговорила:

— Давным-давно, в далёкой-далёкой галактике…

Том уснул, когда Энакин оказался на корабле. Я откинулась к стене и постаралась сосредоточиться. Мне спать нельзя — проснёмся без вещей, этого нельзя допустить. Читать было невозможно, слишком тускло горели лампочки, так что я тихонько вытащила спицы и сосредоточилась на вязании на ощупь. Необходимость считать петли и соблюдать рисунок заставили меня сконцентрироваться и не отвлекаться на далёкий гул. Эта ночь была длинной, одной из самых длинных ночей в моей жизни. Том хорошо спал, изредка посапывая, это согревало моё сердце.

Он проснулся, когда было ещё темно, и заставил поменяться с ним местами. Я вручила ему всё наше состояние, маленькую дамскую сумку с застёжкой «поцелуйчик», он спрятал её под одеждой и сел рядом. Я укрыла нас обоих одеялом и задремала. Проснулась я в скором времени, Том тряс меня за плечо и приговаривал:

— Хел, пора.

Мы вышли из метро организованно, где-то далеко в небе был виден черный дым пожарищ, но видимых разрушений поблизости не было. Мы добрались до Гайд-парка, умылись и перекусили, а потом со стоном упали на траву. Людей около нас устроилось немало, из болтовни мы поняли, что налёт был, бомбили Ист-Энд, люди видели пару десятков самолётов над городом. Я немного полежала, а потом решительно поднялась:

— Пойдем, поможем.

Том посмотрел на меня с ужасом:

— Нам нельзя колдовать вне школы, ты забыла?

Тут меня понесло:

— А без колдовства мы что, ничего не можем? Вставай, говорю! Успокоить, помочь, до медпункта довести, развалины проверить, пожар помочь тушить — на это палочки не нужно. Пошли.

И мы пошли. Целый день мы помогали тащить вещи погорельцам, помогали таскать воду пожарным, помогали доводить до сортировочного пункта растерянных людей, помогали, как могли. Ближе к вечеру пожарные выгнали нас из квартала, потому что ожидали новых налётов. Не зря ждали, налёт повторился вечером. Мы почти добежали до метро, когда завыла сирена. В этот раз нас несла толпа, мы еле устроились практически на шпалах. Зато Том отрубился моментально. Я тоже устала, но уложила его и встала рядом. Молодая женщина по-соседству усмехнулась:

— Боишься спать? Я тоже.

Она кивнула на пожилую женщину, спящую сидя.

— Мы с теткой спим по очереди. Вы с братом тоже?

Я кивнула. Чтобы не уснуть, мы стали беседовать. Она рассказала мне, что родом из Лондона и много знает про этот удивительный город. Она оказалась историком и поведала мне мрачную историю Тауэра, про его тюрьму и знаменитых женщин, нашедших там свой конец. В свою очередь, я рассказала ей историю Великой Октябрьской Социалистической революции, объяснив, что отец был русским моряком и много говорил о Родине. Понимаю, что обмен был неравноценным, но не про битвы Галактики ей рассказывать, в самом деле?

Так мы скоротали время, ночь прошла быстрее предыдущей. Утром мы мило распрощались и больше не виделись. Когда мы вышли из метро, люди внимательно слушали речь Черчилля по радио, мы к ним присоединились. Черчилль говорил взвешенно и продуманно, он назвал день восемнадцатого августа «Труднейшим днём», и призывал набраться силы духа и терпения. Лично для меня образцом силы духа послужил молочник, который бодро шагал по развалинам, неся в руках деревянную коробку с бутылками молока. Он вышел на работу, как будто ничего не произошло, показывая презрение к фашистским истребителям. Еще один мужчина растрогал меня чуть ли не до слёз: под разбитым вторым этажом он невозмутимо дописывал на табличке с названием бара: «Работаем, как обычно».

У лондонцев своеобразный характер. Но это сильный и ироничный характер, закалённый веками проживания в мегаполисе. Ночь двадцатого августа мы провели в приюте, в комнате Тома. В приюте всё было, как обычно, мы посовещались и решили остаться там на все оставшиеся две ночи. Том заявил:

— Ты чувствуешь, когда будет налёт, а я чувствую, что сюда бомба не попадёт.

Я была такой уставшей за последние два дня, что не имела сил возражать:

— Хорошо. Я слишком устала, мне плевать.

С этими словами я завалилась на кровать и проспала двенадцать часов. Ночь была спокойной, когда я проснулась, была уже половина девятого утра двадцать первого августа. Мы устроили большой банный день, а потом снова уснули. Проснулись мы от воя сирены. Том мрачно усмехнулся:

— В метро не пойду, а то ты опять спать не будешь и загонишь себя до истощения. Пошли на крышу, посмотрим на представление.

Терять нам было нечего, так что мы действительно забрались на крышу в потёмках. Сначала мы услышали гул, а потом увидели чёрные точки. На город летели бомбы, а мы смотрели на пожары и слушали взрывы. Горели многочисленные пожары, гремели взрывающиеся бомбы, а мы плакали, прижавшись друг к другу. Через два часа мы вернулись в комнату, не зажигая свет. Пьяный сторож копошился в своей берлоге, но у него тоже было темно. Не помню, как мы уснули. Утром Том растолкал меня, помог собрать вещи и твёрдо сказал:

— В «Дырявый котёл» пойдем вечером. Пошли помогать.

Я не стала возражать, так что мы снова пошли на запах гари и людского страдания. Мы случайно наткнулись на знакомых добровольцев-пожарных, они нам обрадовались и быстро сунули в руки вёдра. Пробегая мимо одного из разрушенных домов, я снова услышала забытые барабаны. Барабаны стучали в голове отчаянно, я бросила ведро и побежала к полуразвалившемуся входу.

— Хел, куда ты?

Я ответила на бегу:

— Барабаны! Позови старших, Том!

Я руками разгребала камни; прибежали пожарники, и я услышала, как Том уверенно говорит:

— Там есть кто-то живой, сэр! Сестра слышала стоны. Помогите, сэр! Я уверен, она не ошиблась.

Он впервые назвал меня сестрой — я почти улыбнулась, когда сильные руки отодвинули меня от завала.