Лягушки

— С этим-то мне особенно интересно было повозиться, — сказала Антонова.

— Замечательная работа!

— И девушка замечательная! — обрадовалась Антонова. — Хотите, я вас с ней сейчас познакомлю?

— Замечательная девушка! — подтвердила Долли, заточившая себя на срок в молчании или будто бы посчитавшая себя несущественной в разговоре, для неё, впрочем, занимательном. — Замечательная! С придурью, конечно, и с капризами. Но и со здравыми расчетами. Так что не обольщайтесь.

А Ковригин стоял в смущении. Предложение познакомить его с Хмелёвой вызвало в нём тревогу и ощутимый протест. Протест можно было объяснить тем, что в подобных случаях ни в каких вспомогателях он не нуждался. Если возникала потребность познакомиться с женщиной, он знакомился с ней без посредников. А тут будто заробел, и, почувствовав это, доброжелательница Вера взялась оказать ему услугу. Тревога же возникла от того, что Ковригин понял: знакомство с Хмелёвой, хотя бы ради того, чтобы высказать ей слова одобрения, к хорошему не приведёт. Он знал театральный мир. И посчитал ("нутром осознал"), что в случае с исполнительницей роли Марины Мнишек ему следует находиться на расстоянии от неё — ну вроде как от "уголочка" на балконе до сцены с МЯСНИЦКОЙ колодой.

— А почему вам не предложили быть сценографом или художником по костюмам? — спросил Ковригин в намерении увести разговор подальше от девушки в гусарском костюме. — Стилистика ваших афиш близка к режиссёрскому решению…

— Ба! Ба! Ба! — снова обрадовалась синересничная Долли. — Да вы не знаете, какие у нас тут интриги и преференции.

— Александр Андреевич, — сказала Вера, — я всё же приглашаю вас на обсуждение и фуршет. Там уже собрались актёры, декораторы, монтировщики, любители театра из преданных, ещё кое-кто. Но не избранные. Избранные через час-полтора отправятся во владение просвещённого спонсора Острецова…

— На фуршете могут оказаться какие-нибудь мои московские знакомцы, а я сегодня их видеть не хочу… — продолжал упрямиться Ковригин.

— Мы встанем за столиком у стены, вы — спиной к звёздам и заезжим судьям, они вас не заметят. А, Александр Андреевич? Сделайте одолжение. А то ведь мы с Верой годы будем жалеть, что пропустили городское развлечение и в пересудах участвовать не сможем. А без них в Синежтуре — скука и байронический сплин!

— И неужели вам, Александр Андреевич, неинтересно знать, как будут чествовать сейчас благодетеля и творца Юлия Валентиновича Блинова и какие прибаутки он расскажет публике о пропавшем авторе пьесы "Веселие царицы Московской"? — сказала Вера.

Ковригин сразу же вспомнил, как по-барски правая длань Блинова со сверкающими перстнями возлегла на красный бархат гусарского костюма и как растроганная барышня разулыбалась маэстро и в почтении (или восторге?) опустилась перед ним на колено.

"Далась мне эта актёрка в красном бархате!" — осердился на себя Ковригин.

— Хорошо, — сказал Ковригин. — Но ненадолго…

21

Фуршете говорильней происходили в танцевальном зале.

По средам и пятницам здесь в перекрестьях пляшущих огней шумела дискотека, впрочем, более благопристойная, как объяснили Ковригину, нежели на окраинных увеселительных площадках. Во всяком случае, без наркоты и пьяни. И диджеев держали хотя бы полуобразованных. В отошедшие же времена, когда процветал Дворец культуры Обозостроителей и самодеятельность не попёрла ещё в звёздные хари шоу-бизнеса, зал был репетиционным. Тут занимались, ублажая нерастраченные потребности артистических натур, любители бальных и спортивных танцев из пролетариев и конторщиков, фольклорные ансамбли и даже нимфы классического балета. О чём напоминали поднебесный мозаичный плафон, будто из московского метрополитена, с тремя фигурками мелких лебедей, и гипсовые горельефы на стенах, в их овалах — белые балерины в разнообразных позах, иные и взлетевшие на телеги или прицепы, видимо, местного производства. Впрочем, некоторые телеги и прицепы были без балерин, но имели башни с орудиями и пулемётами.

Теперь же и балеринам негде было предъявить свои умения, не говоря уже об ансамблях народных плясок. До того тесно было в зале с фуршетными столиками. Официанты передвигались между ними бочком. В одном из них Ковригин тотчас признал гарсона-консультанта зала имени Тортиллы Дантона-Гарика Саркисяна, тот же, будто бы увидел Ковригина впервые, был высокомерно важен и вновь вызвал у Ковригина мысли о свежем французском президенте. "Неужели и здесь тритонолягуш Костик надзирает над шелестящим действом?" — явилась мысль.

— Сколько же тут наглецов и самозванцев! — возмутилась Долли. — Треть, наверное, проползла без приглашений! Вы ещё не знаете наш Синежтур!

— Я знаю Москву, — сказал Ковригин, — там халявщиков и пройдох было бы в пять раз больше.

Барышни привели Ковригина к задним столикам.

— От кого же щедроты-то? — спросил Ковригин. — Чья казна изнурена нынче? Всё того же спонсора?

— Не обязательно, — сказала Антонова. — В городе деньги есть. И серьёзные.

— Я это понял, — кивнул Ковригин.

— А потому и градоначальник здесь. У спонсора же будут сегодня большие потраты в Журинском замке. Так говорят. Но нас туда не позовут.

— И слава Богу! — сказал Ковригин. — А где же наш Николай Макарович?

— Ищет медь! — рассмеялась Долли. — Трубач выдувает медь! И градоначальник, видно, озабочен, отчего медь не сверкала. Но сейчас с удовольствием подает великой Свиридовой кусок осетрины.

Ковригин обернулся. Великая Свиридова пребывала за столом, судьбы раздающим, рядом с крупным мужиком, похожим и на партийного хозяйственника поры сусловского миростояния, и на авторитета в законе, принимала из его рук блюдо с опасным для её форм куском рыбы осетровой породы, была приветлива, но строга. Сотоварищи её по чёсу были разбавлены местной знатью, вели со стопками в руках душевные разговоры, из них ближе всех протиснулся к градоначальнику Головачёв, ему сейчас явно не хватало костюма маршала Рокоссовского (для Жукова он был худ) или фельдмаршала Кейтеля, тогда он и Свиридову смог бы оттеснить от блюда с рыбой. Стало понятно, и это — к сожалению для Долли и Веры, что, пока они уламывали Ковригина, оценочные слова были уже произнесены и фуршетное действо перетекло в благодушие событийного застолья. Но коли — в благодушие, можно было предположить, что и оценочные слова (из уст столичных арбитров!) прозвучали приятные.

Впрочем, музыка этих слов в городе с большими деньгами могла быть и проплачена… Это, если бы Ковригин ощущал себя причастным к синежтурскому спектаклю, его бы, наверное, покоробило. Но он повелел себе быть сегодня исключительно зрителем. А теперь любопытствующим, но и хладнокровным созерцателем.

— Александр Андреевич, — спросила Долли, и васильки её глаз стали любезно-луковыми, — а можно называть вас Сашей?

— Конечно, милая Долли! — проявил любезность и Ковригин.

— Так вот, Сашенька, — сказала Долли, — не откроете ли вы нам, двум Варварам несносным, пока Николай Макарович выдувает медь…

— Выдувает медь! — поморщился Ковригин. — Слова-то какие несуразные!

— Извините, Сашенька, извините! — вскинула руки Доли, будто в намерении сдаться. — Но ведь так поют… Не откроете ли вы нам секрет, на кого вы поставили?..

— А я и сам не знаю на кого, — сказал Ковригин. — Зажмурился от световых пятен и опустил жетон неизвестно куда…

— Позвольте вам не поверить, — Долли вздохнула печально, словно бы Ковригин своим ответом поставил под сомнение ценности её натуры.

— Кстати, — сказал Ковригин, — что за ставки эти дурацкие и в чём их смысл? И отчего в них участвовали японцы, китайцы, малайцы и прочие обитатели тихоокеанских побережий? Их, вообще, немало и здесь за столами…

— А вот вы, Сашенька, не готовы открыть нам свои безобидные секреты, — Долли попыталась повести себя коварной интриганкой, впрочем, пока ещё доброжелательной к Ковригину, — а потому и мы про секреты Синежтура умолчим.

— Долли шутит, — сказала Вера, — и нам, Александр Андреевич, неизвестно, зачем были сделаны эти ставки и в чём их смысл. А китайцы и малайцы проявляют интерес к изделиям наших обозостроителей…

— Да не верю я, что Сашенька не помнит, на кого поставил! — воскликнула Долли. — Не на Древеснову же! Он ведь то и дело взглядывает на нашу Леночку Хмелеву. Я к мужским интересам девушка чувствительная!