Лягушки

— Отчего же? — сказала дама. — Имеют. Каждый имеет.

— И японцы?

— И японцы.

— Так что мне следует делать? — спросил Ковригин.

— Получить от меня жетон для участия, — сказала дама. — А после спектакля опустить его. Куда и где, сведущие люди подскажут.

— И? — спросил Ковригин.

— Пятьсот рублей, — сказала дама. — За жетон. Далее мои функции исчерпываются.

"Допустимо, — решил Ковригин. — Даже более чем допустимо. Выколочу из Петра Дмитриевича Дувакина. Если, конечно, не забуду про эти пятьсот рублей, про эти ставки дурацкие, про Хмелёву с Ярославцевой. Но, скорее всего, забуду…"

Даму с исчерпанными функциями Ковригин ни о чём более расспрашивать не стал. В положенное время сведущие люди обнаружатся сами, объяснят, что и зачем, и направят, куда совать жетон. Вручил даме пятьсот рублей, получил от неё металлический кружок с цифрами, похожий на гардеробный номерок, и расписался в платёжной ведомости. Ход этой стремительной комиссии вызвал у Ковригина сомнения, тут же обросшие колючками. Но он о них промолчал. Ну, расстанется с пятьюстами рублями, ну и всё, ну и ладно…

И всё же дама посчитала нужным дать кое-какие советы. Сохранить контрамарку или билет. "Кстати, он у вас есть?" Ковригин протянул даме билет. Место в "уголочке" явно вызвало удивление дамы. А может, и какие-то более сложные чувства. Или даже подозрения. Помолчав, дама в униформе добавила вот что. Хорошо бы после спектакля вместе с жетоном участник смог предъявить паспорт. Или хотя бы сообщить его данные. И ещё. Деликатность дамы, а возможно, и её уважение к правам человека, вызвали паузу. И ещё, наконец произнесла дама смиренно, как бы с чувством вины перед Ковригиным, не по грубой фискальной необходимости, а исключительно следуя традиции ставок, участнику их будет предложено оставить отпечатки пальцев…

— Уже оставил! — радостно заявил Ковригин. — На трёх коньячных рюмках. Могу и на всех Маринкиных башнях. А генетических экспертиз не будет? А то — пожалуйста! Вдруг я окажусь потомком Марины Мнишек!

— Благодарю за внимание. Желаю успеха, — произнесла дама серьёзно, но и как бы с укором в глазах озорнику, или пальцем попеняв обормоту, встала и удалилась.

Ковригину бы отправиться к портретам Хмелёвой и Ярославцевой, да и попытаться углядеть в их лицах знаки случая. А может, и знаки судьбы. Но возле его столика возник Мамин-Сибиряк.

— Можно присесть к вам? — спросил Мамин-Сибиряк.

— Конечно, — сказал Ковригин. Мамин-Сибиряк с коньячно-бутербродным набором на блюде присел. Спросил:

— Вы меня узнаёте?

— Естественно, — сказал Ковригин. — Прекрасное застолье и общение под стук колес… Вас…

— Николаем Макаровичем меня величают, — предупредил вопрос Ковригина подсевший. — Фамилия — Белозёров. "Мамин-Сибиряк" — в обиходе некоторых моих знакомых. Шутка с долгой историей, не буду сейчас рассказывать… А вы, я слышал, Василий Караваев из журнала "Под руку с Клио"… Занимательный журнал. Многие читают…

— Да, я из журнала "Под руку с Клио", — сказал Ковригин. — А Вася, или даже Васенька, Караваев — это, как вы выразились, в обиходе некоторых моих знакомых. Точнее сказать — одной моей знакомой…

— Приятно, приятно… Для кого-то вы Васенька… Для одной знакомой… А может, и не для одной… Тут никакой странности нет… Этакий молодец!.. И приятно… — заулыбался Белозёров. Но Ковригин почувствовал, что его слова местного жителя, видимо, не из последних, насторожили. — Вы в "Малахите" остановились?

— В нём. В "Слоистом", — сказал Ковригин. — На третьем этаже. В номере триста семнадцатом…

— Знаем, знаем этот номер, — всё ещё улыбался Белозёров.

А Ковригин пожалел о том, что без всякой нужды назвал номер своего малахитового пристанища. Белозёров будто бы намеренно поднялся на балконный этаж и вынудил его открыть место явочной квартиры. Или злокозненного подполья. Смешно. Если он, Ковригин, вызвал у кого-то в городе интерес или опаску, проще простого было бы в минуту (смотри сериалы) навести о нём справки в банках данных и добыть сведения для упреждений действий неопознанного пока пришельца. Будто бы Василия Караваева. А ведь он прошел фейс-контроль у самого тритонлягуша Костика…

Смешно. И забавно.

— Деликатный вопрос… Любезный… э-ээ… — имя собеседника никак не могло вылететь из Мамина-Сибиряка.

— Я вас слушаю, — сказал Ковригин.

— Так вот, деликатный вопрос… Почему вы, любезный, решили сделать ставку на Древеснову?

— Откуда вам известно… — Ковригин остался сидеть с открытым ртом.

— Весь город взбудоражен, — выдохнул Мамин-Сибиряк.

— Не знаю я никакой Древесновой! — резко заявил Ковригин. — Ни здесь, ни в Москве. Просто я…

Ковригину захотелось рассказать историю своей сегодняшней глупости, но он замолк. Говорил Николай Макарович Белозёров, пытаясь нечто, явно несущественное, внушить Ковригину, а Ковригин слушал его в полуха, была бы возможность, и вовсе бы выключил звук. Рассматривал Николая Макаровича. Был Николай Макарович белобрыс, в молодые годы, видно, ходил кудряшом, таким — васильки в козырек кепки и гармонь в руки, теперь же, в свои сорок с лишком, он облысел, но голову не выбривал, имел локоны над висками, живостью светлокарих глаз и энергией повадок вызывал мысли о расторопном хозяйственном мужике, хитроване, удачливом в отношениях как с дамами (бабами), так и с дельцами всех сортов. Ему и в затеях с выгодами наверняка мыла много не требовалось, а в больницах сестры уколы делали без очереди. Собственное ли любопытство заставило его подсесть к Ковригину или же он был отправлен к нему дипломатом, Ковригин понять пока не мог.

— Нет никакой Древесновой! — рассмеялся Ковригин. — Это моя блажь и фантазия. Фантом! Я такой фамилии в жизни не слыхал!

— Тем не менее, — грустно сказал Николай Макарович, — этот ваш фантом три часа назад вписан в программу спектакля. Пусть и карандашом.

— То есть как? — растерялся Ковригин. — Я смотрел программку…

— У вас, видно, маленькая, — сказал Белозёров. — А она вписана в большие…

— Откуда?

— Оттуда! — сказал Белозёров. — И я до нынешнего дня не слыхал такой фамилии. Однако оказалось, что проживает в Синежтуре Полина Петровна Древеснова. Она то ли во вспомогательном составе театра крутилась. То ли летом играла с дачными любителями. Прямо как Нина Заречная. И вот три часа назад, неожиданно и для режиссёра, её ввели в спектакль. Причём дали чуть ли не четыре роли. Автор, изощрённый, наворотил ужас сколько персонажей, а режиссёр их не укоротил. И многие играют по пять ролей. Вот и никому неведомой Древесновой — подарок. Не все со словами, но роли, костюмы и фамилия в программах. Да ещё и при комиссиях! При экспертах.

— Три часа назад я спал, — задумался Ковригин.

— При чём тут ваши сны! — резко сказал Белозёров. — Вы объявили о своём решении поставить на Древеснову куда раньше!

Теперь замолк Белозёров. Возможно, посчитал, что тон разговора выходит невыгодным для утоления делового любопытства. Но, скорее всего, понял, что сболтнул лишнего, а открывать, каким манером добыты сведения о ставке на Древеснову, глупо, или он просто не имел на это права.

Ковригин же собрался сказать, что он и вовсе не намерен участвовать в каких-то дурацких ставках, тем более что ему неизвестны их смысл и цели, но убоялся, что Белозёров примется разъяснять эти смыслы и цели и он, Ковригин, вляпается в чужую и совершенно ненужную ему игру. Тут же вспомнил про гардеробный номерок и посчитал, что после спектакля (если досидит до конца) и решит, именно при незнании смыслов и целей, — выбрасывать ли ему оплаченный жетон или же опустить его, куда будет предложено.