Лягушонок на асфальте (сборник)

– Кто это «мы»?

– Человеки. Хвастуны бесстыдные. Творим, славословим себе, а не предусматриваем,

какие последствия будут. Помнишь, подполковник, командир мой, брал меня в иркутскую

командировку?

– В июне.

– Ага. В груди не болит?

– Отпустило.

– У подполковника сестра в Листвянке. Порт такой на Байкале. Неподалеку Ангара из

Байкала выпадает. Пап, все деревни на Ангаре с незапамятных времен жили рыбным

промыслом. А как Ангару под Иркутском подперли, постепенно рыбная экономика

деревень сошла на нет. Деревни, пап, находились в колхозах. Хариуса стало мало, ленок

почти исчез. Ловили рыбаки за день, пап, просто на удочку до ста двадцати килограммов.

– Сынок, ты говоришь про хозяйствование, я ж - про красоту.

– Я о том, что мы хвастуны. Мы преследуем промышленную целесообразность и

красоту, а природную разрушаем. И вообще, мы туго думаем: десятки лет, сотни,

тысячелетия проходят, прежде чем мы до чего-то додумаемся. Сколько лет сера душит наш

город?

– Больше сорока.

– Я из армии вернулся... Меня поразило: бледнолицые у нас в городе люди. Румянец у

большинства детей до школы тухнет. Видишь, чем оборачивается производство металла?

– Тут ты, Славка, прав. Польза для хозяйства оборачивается вредом. Разрушительная,

выходит, польза для человека и для природы. Эх, чего-чего мы только не перевели ради

чугуна да стали. Но ты, сынок, все ж погоди костить металлургов. Без железа мы бы не

одолели Гитлера, не сделались бы великой индустриальной страной.

– Пап, справедливо.

– Нужда в железе, сынок, продолжает расти. Тут же обороноспособность терять

нельзя.

– Выхода, значит, нет?

– Выход-то есть. Все надо в дело производить. Надо рядом с заводом строить

сернокислотный завод, фабрики, которые бы обрабатывали мрамор, гранит, яшму,

самоцветы. Короче, так построить технологический цикл, чтоб ничто не уничтожалось, не

распылялось, не сбрасывалось в отвалы.

– Пап, ты сказал: нужда в железе растет. По-моему, пап, хватит гнать количество. За

качеством надо гнаться.

– Необходимость имел в виду.

– Необходимость - вечный процесс. Пап, люди смертны. Когда начнется истинная

экономия природных богатств - не знаю, но допускаю, что скоро. А вот когда кончится

расточительность жизни, хотел бы знать?

– Как ты сам понимаешь, сынок, я специалист узкий. Пока мы калякаем с тобой, я

вспомнил одну штуку. К нам в санаторий чтец приезжал. Декламировал.

– Что за штука?

– Складная. В стихах. Содержание такое: ради постройки металлургического завода

казна продала картину «Венера».

– «Венеру» Тициана?

– Имя художника не запомнил. Тебе-то откуда известно?

– Среднее образование. А также сверх того.

– Ох ты! Не зря, выходит, я ушибался.

– Пап, элементарно. Я ничего не достиг.

– Достигнешь, коли начинаешь вникать в суть вещей. Содержание значит: продали ее

за океан. Потом... кто-то, автор поди-ка, видит во сне ее живой. Она с укором: дескать, как

же вы... А он: продали, в рабстве чтобы не очутиться. Там еще автор описывал, как любил

деревенскую красавицу. Она, сынок, увяла совсем молодой. Во время войны надрывалась

на колхозной работе.

– Пап, я читал. Поэма Федорова Василия.

– А не Твардовского?

– Федорова. Пап, там есть слова, сама Венера их говорит: «Вы перед вечной

оправдались, попробуйте перед земной». Вечной Венера себя считает, Наташу,

деревенскую красавицу, земной. То, что рано погасла Наташина красота, оправдывается

идеей: «Подвиг стоит красоты». Но я против принесения в жертву красоты и судьбы в

спокойной обстановке. Пап, там есть еще очень верная идея: «Но только личные утраты не

восполняются ничем...»

– Сознаюсь, сынок, я редко задумывался над ценностью человеческой жизни, над

ценностью красоты.

– Ты своим трудом утверждаешь великую ценность труда.

– Только так. Она и нравственная ценность. Самый что ни на есть фундамент

нравственности.

Они замолчали. Вячеслав решил, что отец намеренно замкнул их разговор на

нравственности и сейчас обязательно поинтересуется его поездкой к Тамаре. Вячеслав еле

сдержался, чтобы не сказать отцу, как собирался покончить с собой и как его спасла

Тамара. Очень уж отец был темен лицом. А цвет подглазьев страшен: от сизых разводьев

до фиолетовых, а сквозь них, как смазка йодом, проступает блеклая желтизна.

– Пытаюсь вспомнить, сынок, о чем толковали. Нисколь голова не варит, болванки, на

которые шапки натягивают, лучше кумекают.

– Пап, о расточительности.

– Погоди. Недавно меня донимала тоска. Не просто определить. С красотой ее можно

сплавить.

– Тоску?

– Во! Нравственная красота! Грубятины, разболтанности, фальши - навалом. Уцепил?

– Еще бы!

– Тогда пошли на горно. Печку пора открывать.

44

Горновые, стоя один за другим и хватко держа стальную пику, пытались прошибить

летку. Что-то закапризничал комбайн, с помощью которого подрезали и бурили летку.

Леточная глина закаменела от жара, ухала под ударами пики. Три пары ног, обутых в чуни

и словно припаянных к металлическим плитам, углы локтей, войлочные шляпы тульями

вперед - во всем этом ощущалось слитное упорство. Невольно подчиняясь его силе,

Вячеслав подавался грудью к горновым, будто они нуждались в том, чтобы он им помогал.

Отшатнувшись назад, он услышал, как из печи фыркнуло, и сразу суконные фигурки

горновых побежали среди белого звездопада.

Из горновых Вячеслав выделил высокого верткого парня. Отец сказал, что он техник,

работает на домне с прошлого года, фамилия Андреев, а зовут все Андрюшечкин, потому

что он симпатяга и добряк.