Лягушонок на асфальте (сборник)

моста наверх, а Вася принялся стаскивать с себя мокрую одежду.

Как только проплыл под мостом, опять увидел Тамару. Она шла около

чугунной решетки, выкрашенной оловом, задержала прохожего, что-то взяла у

него, быстро бросилась на ту сторону моста, наперерез желто-голубому

трамваю.

Она спустилась на площадку, разожгла костер. Голенький Вася, зажавшись,

стал прыгать вокруг этого красивого огня. Вячеслава потянуло под мост, к ней, к

брату, но тут ему стало совестно перед Тамарой и Васей, и он, не глядя на них,

въехал под свод между срединными быками и посетовал, что это не Сцилла и

Харибда: они бы с двух сторон двинулись на ялик, а он бы не шевельнул весел,

и они бы раздавили его.

Он отплыл далеко от моста, когда Тамара и Вася вскарабкались по каменьям

на дамбу. Как малы они, эти два человека, перед высоковольтной мачтой,

вонзившей бетонные копыта в край горы, перед клетчатой поднебесной трубой,

из которой ветровые потоки выхлестывают дым, перед зданиями

теплоэлектроцентрали. Как дороги они ему, эти два крохотных человека. Они

машут руками и кричат. Неважно, что они кричат. Он не хочет слушать, а сам

почему-то поворачивает ухо навстречу ветру и ловит пригасающие в полете

слова.

– Мы тебя любим, Слава.
– И немного позже: - Мы тебе прощаем.

Прощают. Спасибо. Но прощает ли он? Как подрос Вася! Какое у него

светлое сознание. Мама и Тамара - все равно что солнце и жаворонки в небе.

Надо же так соединить! Милый ты мой тюр-лю-лю. А Тамара! Она не была

такой прелестной! Смазливенькая была, толковая, но угловатая. Красавица, и

нежная в ней покорность, и даже гоняется за ним, и это не противно, и не

ощущаешь за этим потери достоинства.

7

Не думал Камаев, что с приездом старшего сына отношения в семье примут

тягостный оборот. Вася неохотно разговаривает с Вячеславом, притом еще и

огрызается. Всегда был незлобивым, а тут - волчонок. С ним, отцом, тоже

лишний раз не перемолвится, и то как бы по необходимости и снисходительным

тоном. Вячеслав почему-то ударился в саморазвлекательность: пьет вино

(мамочка родная старательно покупает), пляшет под радиолу барыню и чечетку,

шпарит солдатские анекдоты искусственно бравым голосом. И бывает словно

пацаненок: возьмется котенка манить гусиным пером, привязанным к нитке. За

этой беспечной дурашливостью легко угадать, что он старается побороть

недовольство им, отцом, и тоску о Тамаре. Вот и поговори честно. Рассказал

сыну правду, и он же ему чуть ли не враг и чуть ли не виновник опрометчивого

замужества Тамары. Не то Вячеслав выделил для ума, от чего он хотел его

предостеречь, а на то напирает в намеках и через всякие там притчи, будто он

полез к нему с советами по заскорузлому ханжеству и родственной зависти.

Чего только не напутает и не выкрутит человеческое сознание, которое не

находит решения? Он, Камаев, и сам мечется и мается и не находит решения,

потому что не может верить в чистоту тех, кто преступил любовь и верность.

Он-то повидал людей, и ему известно, какие худшие из них, случалось, самые

талантливые, стремясь к благополучию и к принятой норме жизни, маскировали

истинное желание даже перед собой и уж тут-то они казались расчудесными...

Надеялся Камаев найти поддержку у жены, но и она поднялась против него,

точно клушка против коршуна.

– Разлучник ты родному сыну. Кисло было тебе, когда отец-мать не отдавали

меня? Еще как кисло. Зарок дал: никогда не препятствовать сердечному

согласию детей. Эх, Сережа, Сережа! Моряк свет застил. Чем хуже моряк

нашего Славика? Съел он Томку? Поухаживал месячишко - и вся недолга.

Обидно, верно, малость. Все же войти в их положение можно. Молоденькие. На

днях дамочку встретила. Вместе в магазине за мясом стояли. Она наш институт

проходила, а парень - московский. Три года ждала, потом с одним инженером

укатила на Дальний Восток. Парень доучился, разыскал, увез. Она уж двух

детей народила. Он и детей забрал. Дамочка говорит: «Я свет увидела, как он

забрал меня!» Простил, в пьяном виде дажечки не укоряет. Взаимность!

Не стал Камаев спорить с женой. Когда жалость руководит Устей, не

поддается она убеждению. По-прежнему он готов дать голову наотрез, что

непостоянные люди не способны на большое чувство.

И разлад в семье, и отчужденность Вячеслава, и возмущение жены Камаев

переживал трудно, но он не отчаивался, надеясь, что все это, как и

всякое з а т м е н и е сердца, пройдет быстро, без горестных последствий.

Вскоре он в этом усомнился: Вячеслав, придя домой с хмельным Леонидом,

объявил, что устроился работать резчиком лома.

– Больно ты, сын, возгордился. Совет хотя бы спросил. Для прилику.

Вячеслав стряхнул в ладонь сигаретный пепел, прижмурился, подыскивая

ответ. Осточертели Камаеву прижмуривания. На первый взгляд в них

проницательность, душевная мягкость, улыбка согласия, а разобраться -

обыкновенная рисовка. Вячеслав замечал: отца раздражает, что он щурится, и

старался не щуриться, да не получалось: постоянно веки смыкались почти на

нет помимо воли. Отец думает: «Дурная привычка». Какая там привычка... В

армии была с ним неприятность. Заболел, временно потерял зрение. Три месяца

отвалялся в госпитале, вышел оттуда, хохмила солдатня, как свежеотчеканенный

полтинник. И верно, вылечили лучше некуда! Но, увы, не ликвидировали

зрительной травмы: почему-то глаза то и дело прижмуривались.

– Согласись, пап, я ведь не трактор. Трактор можно поворачивать сколько

угодно, куда угодно и когда угодно. Я хочу и могу управлять собой.