Лям и Петрик
Шрифт:
Во время сезона жеребят, когда их целыми косяками гонят к ямам, где забивают и свежуют, Лям начинает понимать, что, в сущности, он не знает самого главного в своем деле: какая жеребячья шкурка дорога и какая дешева. Ему одинаково милы все жеребята и одинаково дороги все их мягкие, как бархат, шкурки, которые он сдирает с их тоненьких молочных косточек. Лям не раз наблюдал, как хозяин зазывает Ару к себе, плотно прикрывает дверь и начинает учить, как отличить хорошую шкурку от плохой, потому что одна стоит всего четвертак, а за другую можно взять два рубля, между тем как любой живой жеребенок стоит всего лишь пятиалтынный. Вот
Однажды Лям видел сон.
Он поднялся на чердак, и все растянутые, многоцветные шкуры начали вдруг играть на лирах, сначала тихо, потом все громче, громче. Шкуры ожили, пробили крышу и взмыли кверху одна за другой, целыми стаями. А в это время Ара Пустыльник, которому Элька отказала, одной рукой схватил Ляма, другой Петрика, развел их в стороны и — бац друг о дружку, затем стал кричать своим гнусавым голосом:
— Воришка! Нарочно так подвесил… чтобы шкуры могли сбежать… чтобы Элька могла сбежать!..
А поблизости стоит Переле, закрывает глаза руками, но все видит сквозь пальцы… «Петро, ты видишь, она смотрит сквозь пальцы?..» И Ара Пустыльник снова стукает их друг о дружку. «Бац! Бац!..»
Лям берется за щеколду и чувствует на душе холодок. Из старушечьей комнаты сейчас донесется тихий, стонущий голос:
— Сиротка, не забудь предвечернюю молитву!
Старушка заботится о его душе. Ведь он скоро породнится с Пустыльниками!
Из кухни слышится хозяйкин трубный глас, который точно клубится под потолком:
— Насилу явился! — Она-то быстро с ним породнилась и покрикивает на него, оглушительно сморкаясь: — Пойди-ка принеси!..
А из лавки доносится угрожающе гнусавое:
— Я тебе задам! Узнаешь у меня! Десятому закажешь!
Видно, со свадьбой ничего не вышло, потому что до сих пор Ара не вмешивался в домашние дела.
Случается, Лям станет рядом с Пустыльниками, и тогда его оторопь берет: хозяин вдвое выше его, хозяйка на голову выше хозяина, а сын Ара на две головы выше своей мамаши. Вся тройка здорово ругается, особенно когда они смотрят в окошко на белый домик с высоким крылечком, где проживает их конкурент, — отрава их жизни.
«А дура она будет, Элька, если согласится!..»
Строгая хозяйка обжигает себе руки у печки: ее длинные большие ноги делают маленькие шажки по тесной кухоньке, и громоздкая фигура загораживает единственное подслеповатое окошко. Из горячей печки идет вкусный запах поджаристых кнышей, распространяется по всем комнатам и стелется над исчирканными, исписанными мелом столами. И когда Ляму велят перебрать мешки под прилавком, чтобы найти ремни, запах кнышей преследует его и там, приятно щекоча ноздри.
Является сапожник Бер-Волф. Он часами торгуется из-за копейки, а Пейсах Пустыльник выкладывает ему всякие расчеты, беспрерывно вертит мелок и доказывает, что он никак не может уступить. Это длится долго, и можно тем временем сбегать на кухню, просто так, воды попить.
— Лям, быстро! Принеси охапку дров!
Он собирается с духом и щупает свои щеки: «Сказать ей до кнышей или после кнышей?»
— Бабушка сказала, что…
Багрово-красная хозяйка взмахнула половником:
— Что-о-о?
— Бабушка сказала, что я распух.
Хозяйка нагнулась, подтащила Ляма к окну, осмотрела его руки, потрогала щеки, расстегнула на нем рубашку и засунула ему за пазуху свою огромную шершавую лапу.
—
Бабушка просила, чтобы вы отпустили меня на день домой.Хозяйка развела руками:
— Слыхали? Из-за этого парня можно с ума сойти!.. Пейсах!
Она направилась к мужу в лавку.
Теперь Лям на кухне один. Вот два противня с кнышами, лежат еще рядками, не раскиданы… Голова кружится… В мисочке сладкий взвар… Кошка что-то лижет… Наглая кошка!.. В ногах тяжесть… К книгоноше надо… Петро и Переле… Две библиотеки… Коричневые противни с кнышами… Они лежат рядками… Элька, Элька! Скажи «да», Элька!
Расстроенная хозяйка надавала Ляму кнышей, и не только для него, но и еще для кого-то. Она велела ему идти черным ходом, чтобы никто не видел, что у нее люди пухнут.
Она крикнула ему вслед:
— Скажи Эльке, что я велела смазать керосином…
[9]
Когда он вбежал в знакомую темную комнатку, его охватила радость — на него пахнуло родным, своим.
Все игрушки, все самоделки, которые он когда-то мастерил, вот они, здесь. За этот один день, который он проведет дома, он все-все переделает, все закончит; все, за что несколько лет подряд принимался и не доводил до конца.
Главное — Петро. А еще — Переле… Но с чего начать? Он незаметно выбрался из дому и заглянул к Фекле.
Фекла горестно сказала:
— Его взяли на мельницу к Лукьянову. Никто не знает, что Лукьянов его выгнал. Продержался бы там хоть до копки свеклы.
— Эх, если б он пришел!.. Он мне очень нужен, Фекла, до зарезу.
Дома Лям стал отовсюду выволакивать свои самоделки, инструменты, спустил сверху на веревке неоконченный, трехколесный велосипед. Опухшие пальцы Ляма двигались ловко, умело, уверенно, совсем как в старое время.
Везде набросано. А Элька, которая вот уже несколько дней работает дома для базара, строчит на машине и ругается:
— Засорил весь дом! Сладу с ним нет!
А потом, склонившись над пестрым шитьем, напевает под лапку машины:
Липский — наш хозяин, Ему несдобровать! Мы требуем прибавки, Не будем уступать.А Лям все ждет не дождется, когда же Элька спросит, наконец, про Ару. Но Элька ничего не спрашивает. Как будто не из-за нее в последние недели поднялась целая кутерьма и не о ней ходят по городу всякие слухи, а у Пустыльников втихомолку, скрытно от чужих глаз в доме все ходором идет.
Но Элька обо всем этом молчит, ни звука.
Мы требуем прибавки — Нам без прибавки гроб. А если он не сдастся, Дубинкой ахнем в лоб…Лям крутит ручку машины, а Элька, не отводя глаз от мелькающей иглы, рассказывает, как она поговорила со своей постылой хозяйкой, которая заставляла ее бегать с утками к резнику.
— Очень мне нужны ее утки! Она стала кричать, и я стала кричать. Потом я подумала: черт с тобой! Бросила шитье, схватила уток и пошла к резнику. Но внутри во мне все кипело: «Кто я ей, что она мною помыкает?» Вернулась с полпути и швырнула в лицо этих уток. Тогда она выгнала меня из дому.