Лям и Петрик
Шрифт:
Лям опять у Пустыльников, снова занят шкурами. С Петриком они теперь встречаются чаще. Они встречаются наперекор любой усталости, в самый поздний час. Понятно, встречи происходят возле дома Переле, у самой стены, прямо под ее окошком.
Весенние дни, недели и месяцы мелькают точно сон, друзья и не замечают их. Даже самые утомительные часы работы не выводят их из сладостной мечтательности.
За это время Петрика на мельнице не раз били, а над Лямом Пустыльники не однажды издевались. Он опять раза два опухал, а из правого локтя у него пошел гной. За это время произошла история с мнимой болезнью Эльки и продолжалась охота Гайзоктера и конных городовых за тенью Аршина. Но все эти события для приятелей были не главными.
[10]
С некоторых пор Ляма перестали кормить на кухне и вместе со всеми Пустыльниками стали сажать за стол.
Для Ляма это и лучше, и хуже. Лучше — потому, что здесь едят вкуснее, чем на кухне; хуже — потому, что здесь все едят из одной миски, а это особое искусство. Надо быть очень ловким, чтобы не запутаться своей вилкой среди других шести и не дать себя в обиду.
Ляму подкладывают самые жилистые куски мяса, причем брать можно только у своего края. А если ему хочется достать кусочек мясца помягче, из тех, что лежат поближе к Пустыльникам, надо не зевать. Надо так хитро подцепить кусочек жилистого мяса у своего края, чтобы он сразу же сорвался с вилки и упал поближе к краю противника. Потом надо водить вилкой так, будто охотишься за своим кусочком, а на самом деле поддеть кусок получше. Противники, которые следят за тобой во все глаза, видят все это, но ничего не могут поделать, раз ты действуешь искусно и ловко.
Как трудно дается это искусство, Лям испытал на себе.
Однажды Лям ел фаршированную шейку. Это было как раз после того, как он развесил груду тяжелых шкур и руки у него еще дрожали. Чересчур легкая вилка тряслась в руке, и он ее еле держал. Он был голоден, а шейка была очень вкусная, но слишком мучнистая и забивала горло. Ничего не делавшие Пустыльники уписывали ее вовсю, а уставший Лям не поспевал за ними и вдруг начал давиться.
Хозяйка вскочила, выволокла Ляма на кухню и давай дубасить его по спине:
— Не хватай, жадина! Не обжирайся!
Слезы выступили у Ляма на глазах.
Хозяин шепотом отчитывал хозяйку за то, что она посадила Ляма вместе со всеми за стол, а хозяйка бросала сердитые взгляды на Ару и вполголоса ругала и Ляма, и оборванцев всего мира. В тот же день Лям узнал, что Элька вдруг отправилась к доктору Рикицкому.
К Рикицкому обращались больные с язвами на стыдном месте, с безнадежной одышкой и кашлем и вообще еле живые, которым остался час до смерти.
К доктору Рикицкому попасть не легко, его осаждают самые убогие, самые калеки. Приезжают к нему также важные господа и дамы и долго стоят в очереди у двери наравне с простым людом, потому что Рикицкий шесть дней в неделю пьянствует и никого к себе не допускает. Он говорит: «Шесть дней моих, а седьмой для больных». Вот почему в этот день и накануне здесь сущее столпотворение; больные ютятся в домиках и лачугах, на постоялых дворах, во всех конурах, окружающих дом доктора Рикицкого. Тяжелобольному и не пробиться сквозь толпу. Однажды бабушка повезла к нему ребенка и никогда не забудет эту поездку. Доктора часто вспоминают за столом. Если кто-нибудь, к примеру, приналяжет на репу, ему напоминают слова Рикицкого: «Кусочек репы — это кусочек золота, много репы — дешевле пареной репы». Вся округа знает знаменитый рецепт, который он вручает каждому пациенту:
Держи ноги в тепле, Голову в холоде, Живот в голоде, Бойся докторов — И будешь здоров.По какой же причине Элька вдруг отправилась к доктору Рикицкому?
Лям помчался домой. От бабушки он толку не
добился, однако ее лицо и ее ответы успокоили его. Он понял, что ничего страшного не случилось. А вот Пустыльники переполошились, Ара заперся в своей комнате и громко шмыгал носом. Возле запертой двери топталась его высоченная мамаша; она дергала дверь и умоляла открыть. Пейсах Пустыльник, как обычно, выводил мелком на прилавке какие-то расчеты. При этом он время от времени покрикивал в сторону запертой двери:— Ко всем чертям! Ко всем чертям! Осел этакий!
Не успел Лям войти, как хозяин схватил его, втолкнул в кухню и строго спросил:
— Что стряслось в Элькой?
— Ничего, — ответил Лям испуганно.
— Зачем поехала она к Рикицкому? Что с ней? Говори!
Но Лям не знал, что говорить, и только пожимал плечами.
Наконец Ара вышел из своей комнаты. Все в испуге посмотрели на него — до чего изменилось его лицо! На нем был громадный дорожный плащ с капюшоном. Ни на кого не глядя, он буркнул:
— Я поехал к Рикицкому! — И вышел.
На другой день разнесся слух, что у Эльки очень плохо с легкими и что жизнь ее в опасности.
Пустыльники взяли Ару в оборот и стали добиваться, чтобы он раз и навсегда выкинул ее из головы.
Это тянулось неделями, и Ляму изрядно доставалось от взбешенных Пустыльников, как будто он главный виновник случившегося.
Приходя домой, Лям убеждался, что Элька совершенно здорова. А когда заводили разговор о Пустыльниках и о ее болезни, на ее лице появлялась такая озорная улыбка, что Ляма невольно разбирал смех. Но в чем тут дело, он никак не мог понять.
— Лям, — спрашивала Элька, — как там наш Ара поживает? — И заливалась звонким, счастливым хохотком.
Он не мог додуматься, в чем тут дело. Когда же к ним в дом повадились родственники, он был совсем сбит с толку. Приходили родственники далекие и близкие, с лицами сватов и повадками свадебных шаферов, посиживали, вели тихие разговоры с бабушкой и сердились на Эльку за то, что она не ухватилась обеими руками за замечательную партию, которую ей предлагают. А потом Пустыльники под натиском сумасшедшего Ары передали бабушке, что они берут на себя оплату всех докторов, всех лекарств и всех блюд, какие только понадобятся, чтобы Элька выздоровела.
Бабушка ничего им не сказала и велела переговорить с Элькой, а та ответила, что навестит Ару и сама с ним все уладит.
И снова потянулись неделя за неделей. Лям проклинал все на свете. Он больше не в силах быть у Пустыльников. Кто бросил его в этот ад? Ради чего?
Вечерами Лям выбирался из дому и уходил вместе с Петриком под окна Переле. Они усаживались рядышком, прижимались друг к другу и, тихонько разговаривая, ждали.
Лям надумал пойти домой и отругать, наконец, Эльку. Когда он вошел, она лежала лицом к стене и голова у нее была повязана платком. Бабушка сидела, закутанная в старенькую шаль, и молчала. Ее глаза с затаенным блеском глядели куда-то во тьму.
А после Элька встала и вышла из дому.
Лям сидел тихо и все наблюдал. Молчал. А когда Элька ушла, он спросил:
— Бабушка, что с ней? — И покраснел. — Чахотка, да?
— Нет, она здорова.
— В чем же дело? — Он подошел вплотную к бабушке и заглянул ей в глаза.
Бабушка нагнулась к нему, хотела что-то сказать, но промолчала.
Лям в упор смотрел на нее:
— Бабушка, скажи! Не могу больше.
Бабушка тихо сказала:
— Она мучает и его, и себя. Она нарочно придумала, будто больна, чтобы Ара оставил ее в покое. У нее есть другой жених.
— Кто же? — У Ляма даже дух захватило.
— Секрет. Если узнают, может случиться беда. Его ищут, у него много врагов.
— Кто же это, бабушка? — жарким шепотом допытывался Лям.
Бабушка оглянулась:
— Если узнают, беда будет, слышишь. — И шепнула Ляму в самое ухо: — Его имя Меерка, Меерка Шпон.
Лям вскочил, вытаращил на бабушку глаза и вскрикнул:
— Аршин?
— Да, Аршин!
Лям радостно забегал по комнатке, потом ринулся к бабушке и ухватил ее за руку.