Любань. 1942. часть 1
Шрифт:
– С Шадры он, с Новообинцево.
– Добрый, добрый, надеюсь! Отвоевал, значит.
– Нет ещё, на полгода, до июля, на излечение отпущен. Фамилия моя - Гуляев. Леонтий Сергеевич.
– Ну, что ж, усаживаемся в сани, по дороге поговорим. Не поспешая, часов пять до Павловска будет, так что время есть наговориться.
Застоявшаяся лошадь, резво взяла с места, быстро перейдя с шага на мелкую рысь.
– Добрая лошадь, легко идет.
– А ты где воевал-то, Леонтий Сергеевич?
– Да, с января сорок второго, все под Ленинградом, да около него. Вначале в кавалерии, а потом стрелком,
– Да!... Не сладкое дело, война! Страшная и жестокая.
– А ты, председатель, видать тоже фронтовик?
– Да, весной сорок второго уже отвоевался. Комиссовали, подчистую.
На этом их, недлинный, разговор двух солдат и закончился, до самого Павловска Леонтий и председатель перебросились ещё несколькими короткими фразами: не любили фронтовики о войне говорить, не любили и не хотели. Укутанные в теплые тулупы, под размеренное покачивание саней, мерный скрип полозьев о снег, похрапывание лошади, попутчики периодически погружались в короткий сон.
К вечеру въехали в Павловск. В центре села остановились, чтобы размять ноги.
– Леонтий Сергеевич, я вот спросить тебя хочу: а Николай Леонтьевич из Шелаболихи, случаем не твой сын?
– Николай? Мой, старший сын. А, что?
– Да, дельный парень! Сейчас он - первый секретарь райкома комсомола Шелаболихинского района. Серьёзный, деловой! Отличный будет руководитель, хозяйственник! Я как-то в городе на совещании с ним познакомился. Молодой, боевой парень, он тогда ещё с костыльком ходил, прихрамывал. Да мы многие так, война пометила.
– Да, пометки на всю жизнь. Ну, спасибо, председатель! Приятно слышать такое, хорошее, о сыне! Ну, что ж, спасибо Вам, что подвезли! Может, ещё встретимся!
– А в Павловске есть кто свои-то?
– Есть! Переночую, а завтра и дома буду!
На следующий день, ближе к полудню, Леонтий вошёл в родную деревню. Толи казалось ему, что солнце светит ярче, а воздух чище и мягче, а от снежных сугробов исходит такая легкость, какую он уже давно не испытывал, что хотелось бежать вприпрыжку, как в далёком детстве, толи на самом деле было так. Комок подкатил к горлу, сердце стучало, готовое выскочить и бежать впереди него, глаза увлажнились.
Такого с ним ещё не было, а может, и было когда-то, давно - давно, в другой жизни, но затерлось, забылось...
2. Июнь 1941г. Мобилизация.
Леонтий Гуляев, придя домой из конторы колхоза, швырнул фуражку на лавку у печи и сказал куда-то в угол избы, не глядя на жену:
– Всё, Паша, немчура опять войну затеяла! Стало быть, на днях мобилизуют. Это не гражданская буча будет, прольётся походу крови много. Ладно, сыны ещё пацаны, может и минует их лихо. А мне надобно будет собираться.
Прасковья, жена Леонтия, охнув, опустилась на лавку, поднеся к лицу кончик платка, зажатого в левой руке.
Она, молча, посмотрела на мужа, как бы говоря ему: "А как убьют? Чё делать-то будем?". Паша всегда мало разговаривала, такой у нее был характер - неразговорный, но все родные понимали её с полу-взгляда, с полуслова, с пол-улыбки.
Леонтий понял её взгляд и ему стало жаль её, эту маленькую, робкую и всегда спокойную женщину,
он, возможно, впервые увидел всю её беззащитность и понял, что дороже этой женщины, матери его четверых детей, у него нет! Хотелось сказать какие-нибудь ласковые слова, но это было не в его характере - "нюни распускать" и он присел с ней рядом, приобнял своей крепкой мускулистой рукой:– Не, не убьют, Паша, не убьют. Сказал и как-то сам себе поверил, что не могут его убить на войне, не его это время! Не его! Ничего, они и не такое преодолевали, хоть в гражданскую, хоть в годы коллективизации: вилы всегда заточены были, да берданка заряжена.
Деревенские мужики, первыми получившие повестки, впервые дни войны, собирались, молча в центре села, прощались с женами, детьми и родственниками, усаживались в кузов полуторки, чтобы ехать в Барнаул на призывной пункт. С ними уехал добровольцем младший брат Леонтия - 39-тилетний Фёдор Сергеевич Гуляев, работающий заведующим элеватора в Шелаболихинском "Заготзерно".
После их отъезда, как будто образовалась в деревне пустота, видимо и природа почувствовала беду, потому что и птицы стали пощебечивать, а не в полный голос петь да насвистывать, солнце хоть и пекло, но казалось, что светит через хмарь.
Через полтора месяца, в августе, пришел срок и Леонтию идти на фронт. В то время уже начали приходить похоронки в ближайшие деревни. Рано утром Прасковья затопила печь, испекла шанежки. Дети тоже проснулись рано, расселись за столом все, всей семьей, что было в последнее время не так часто. Леонтий сел, как всегда, в торце стола:
– Ну, вот дети, такие дела, война значит. Посидим, позавтракаем, все вместе на дорожку. Может и не свидимся более, по - разному мы жили: и хорошо и не очень, но дружно, как деды наши жили дружно и уважали свой род Гуляевых, да и к другим людям не врагами были. Так и вы живите далее. А бог даст, свидимся! Ну а нет, помнить будете.
Шанежки ели молча, макали в мед и запивали молоком. Все понимали, что отец может погибнуть. Одна маленькая Мария была радостная, видимо от того что все были рядом, и, что солнечное утро своими теплыми лучами играло по комнате.
Провожала Леонтия вся большая родня: жена с детьми, старшие братья Прохор и Архип, каждый со своим многочисленным семейством. Прохору было уже 45 лет, а Архипу 43 года, но на фронт его уже не брали, отвоевался он в Гражданскую - получил сильную контузию, почти глухой стал после того.
– Эх, Лева, повоевал бы и я с тобой, как тогда в Гражданскую, да видимо не возьмут.
– Нет, брат, не возьмут. Здесь давай в деревне будь. Своих пацанов подымай, да за моими приглянешь.
– Громко прокричал Леонтий Архипу на ухо, - Давай, брат, прощевай.
Молчаливый Прохор протянул Леонтию руку, обнял крепко, да разговорился:
– Прощай брат Лёва! Федор уже воюет, вот и тебе время подошло. Если, что зла не держи, мало ли что было! Береги себя, насколько можно! Бог даст, свидимся! Я, видимо, тоже скоро призовусь, заявление уже написал в военкомат. О детях, не беспокойся, мы с Архипом, да с жинками, присмотрим за ними. Да и в деревне, почитай, почти все родственники, так что не обижены будут. У меня самого семеро, как на фронт уйду, тоже люди помогут им, поди. Вот такие, брат, дела.