Шрифт:
Часть 1. Война.
Солдатская Любань...
* * *
Война.
Любань.
Долина смерти-
Мясной Бор.
Болота.
Голод.
Выстрелы
В упор.
Полгода
Адской круговерти.
И смерть
Друзей однополчан:
Сержантов и солдат.
Кровавый взрыв,
И ранен дед.
Телега,
Тряска,
медсанбат.
................
Ты помнишь,
дед мой,
Ветеран,
Свист пуль
И крик души
в атаке.
Как
Шел на таран,
И солнце
в кровь
В каком-то мраке.
Был старшина
Неуязвим,
Переползал
От щели к щели:
Кто ранен -
жив,
Кто невредим
Вперед!
В атаку!
Мы у цели!
И поднимались,
матерясь,
ругались
Как умели.
Вперед шли
Смерти не боясь -
Не все
из роты
уцелели...
...Ты помнишь, дед мой,
Ветеран
Санбат
И красные бинты.
Как умирал сосед
От ран...
А прямо за окном -
ЦВЕТЫ
1985г.
1. Февраль 1945г.
Февральским морозным утром 1945 года Леонтий сошел с поезда на вокзале города Барнаула, вдохнул полной грудью родной сибирский воздух. Почти три с половиной года не был он дома. Три долгих военных года! Казалось, что прошла целая вечность. Его никто не встречал, он специально не стал сообщать о своем приезде домой из госпиталя, где ему дали увольнение в запас, после трехмесячного излечения, на целых шесть месяцев! Шесть месяцев тишины, без войны! Шесть месяцев без стрельбы и потери боевых товарищей! Шесть месяцев дома, с женой и детьми!
Какое-то время Леонтий стоял, не двигаясь, наслаждаясь привокзальным городским шумом, на его груди, из-под расстегнутой шинели, виднелись две блестящие медали "За отвагу" и "За оборону Ленинграда".
Только сейчас, только здесь в Барнауле, он ощутил то, что война далеко, а дом близко, вот он рядом, каких-то девяносто километров! "Как долго он не был дома! Целую вечность! Манька - Марийка, дочка, уже во втором классе! Генке уже шестнадцать! А Фёдор с Николаем вообще уже - мужики! Николай тот уже и повоевал, по инвалидности комиссован, главное живой! Скоро-скоро свидимся!"- мысли вихрем неслись в голове.
Мимо пробегали гражданские, встречавшие своих солдат, военные, прибывшие, как и он, из госпиталей: кто-то в увольнение, а кто-то насовсем, по инвалидности на костылях. Суета вокзала его радовала, где-то рядом в этой суетной толпе смеялись и плакали, но это были слезы встречи, слезы радости. Из первых двух вагонов выносили на носилках тяжелораненых, эвакуируемых в Барнаульские госпитали, для многих из них война, возможно, уже закончилась.
"Ну, что же, до июля побуду дома, а там видно будет, может и война окончится, а нет - так на фронт! А сейчас бы, самое время, перекусить, да попутку до деревни или, хотя бы до Павловска, поискать" - подумал Леонтий и, прихрамывая на левую ногу, опираясь на палку - трость, вышел в город, на привокзальную площадь.
На площади было людно, поодаль стояли конные подводы из саней-розвальней и саней - кошёвок, да пару полуторок, наполовину крытых брезентом. Некоторые возчики, одетые в длинные тулупы, были явно издалека. В
надежде встретить знакомых, Леонтий подошёл к группе пожилых возчиков, курящих самокрутки.– Привет, мужики!
– И тебе, солдат, доброго здравия!
– Что, всё? Отвоевался, слава Богу? Али как?
– Али как! Вот как бы в отпуск домой на полгода. С госпиталя.
– Ну, это, слава Богу, живой остался! А там, глядишь, и война закончится, походу дела к лету фрица задавим! Кончилась его сила! Похоже, приперли мы его к стене-то! Так, солдат?
– Похоже, так! Но уж больно он сопротивляется, сволочь!
– Да и народу-то сколько положил! У нас в деревне в каждом доме, почти, похоронка. А где и две! Во, таки дела!
Мужики некоторое время курили молча.
– А ты, сам-то, с какой стороны будешь?
– Из - под Шелаболихи я, с деревни Новообинцево. Вот, думал, может, кто из земляков среди Вас есть, или с ближней деревни, или с Павловска.
– Да был здесь один с под Павловска, с Рогозихи, вроде. Кого-то привез встречать тоже. Вон его сани стоят у чайной, сам-то, наверно, для согреву зашел принять.
– Где воевал-то?
– Под Ленинградом. С января 42-го всё там, под Ленинградом.
– Долго в госпитале-то пролежал?
– С конца августа 44-го.
– Долго, однако! Серьёзное ранение.
– Да, в бедро попало. Третий раз за войну. Два раза-то более - менее, а вот в третий раз - хорошо задело. И главное опять в левую ногу, как на Гражданской. "Везучая" нога!
– Да, уж!
– Ну ладно, мужики, спасибо!
– За что спасибо-то? Это тебе, солдат, спасибо за службу твою.
– Прощевайте! Пойду в попутчики проситься, авось повезёт.
– Да повезёт, куда он денется!
Леонтий направился к чайной.
Внутри, в прокуренном зале, пропахшем пивными парами, несколько небольших компаний мужиков решали насущные вопросы за кружкой пива.
За крайним столиком сидел мужичок в сером тулупе, перед ним было полстакана с водкой и шматок сала с луковицей и хлебом, это явно был тот возчик из Рогозихи, который и нужен был Леонтию.
– Привет, земляк!
– И тебе, солдат, не хворать.
– Рогозянин, степенно допил водку, закусил.
– Ты ведь, земляк, с Рогозихи будешь?
– С Рогозихи. А ты, вроде как, не с нашей деревни. Откуда знаешь про меня?
– Да мужики, там, у вокзала, сказали. Я с Шадры, с Новообинцево, значит. Вот напроситься хочу у тебя, до Павловска добраться. А там, уж, я и пешком доберусь до деревни, или в попутчики попаду к кому-нибудь.
Рогозянин не торопясь завернул сало, остатки хлеба и лук, в тряпку, сунул сверток в карман тулупа:
– Я-то не против, председатель даст добро, так по мне и поезжай.
Перекусить Леонтию не удалось.
Они вместе, с возчиком, вышли из чайной и направились к саням, количество которых заметно поубавилось, разъехались.
– Вона, и председатель с супругой идут. Она у него на курсах каких-то была в Новосибирске. Поговори с ним, мужик он нормальный, тоже бывший фронтовик.
От вокзала к ним подходили женщина и мужчина. Мужчина немного прихрамывал. "Видимо тоже ранение в ногу было"- подумал Леонтий.
– Добрый день, председатель! Земляка до Павловска не подбросите? Своим не стал сообщать, нежданно решил приехать.