Любимая женщина Альберта Эйнштейна
Шрифт:
...Маргарита Ивановна вышла на верхнюю палубу и, уютно устроившись в шезлонге, всматривалась в удаляющиеся берега Америки. Смотрела, но ничего не видела. Думала о своем. Вспоминала, как в день расставания Альберт надел ей на руку свои именные золотые часы и нежно поцеловал в губы. Оба понимали, что прощаются навсегда. И он, и она знали: это была их личная плата за «ядерное равновесие».
– Давай я напоследок помою тебе голову, – предложила Маргарита в их прощальный вечер. Она знала, что он обожал это действо, почти сочетаемое с интимным актом. Он буквально млел, таял под ее руками, иногда даже постанывал от удовольствия.
Альберт Эйнштейн, видимо, напрочь забыл о ветхозаветной филистимлянке
Стюард принес ей кофе, учтиво спросил, не желает ли гостья чего-либо еще. Получив отрицательный ответ, он удалился. Маргарита Ивановна достала из дорожной сумочки последнее письмо Эйнштейна, вновь принялась читать:
«Принстон. 8.Х1.45
Любимейшая Маргарита!
Я получил твою неожиданную телеграмму еще в Нью-Йорке, откуда я смог вернуться только вчера вечером. Так тяжело задание, которое несет с собой большие перемены для тебя, но я верю, что все закончится благополучно. Хотя по прошествии времени ты, возможно, будешь с горечью воспринимать свою прочную связь со страной, где родилась, оглядываясь на пройденное перед следующим важным шагом. Но в отличие от меня у тебя есть еще, возможно, несколько десятилетий для активной жизни в творчестве. У меня же все идет к тому (не только перечисление лет), что дни мои довольно скоро истекут. Я много думаю о тебе и от всего сердца желаю, чтобы ты с радостью и мужественно вступила в новую жизнь и чтобы вы оба успешно перенесли долгое путешествие. В соответствии с программой я нанес визит консулу... Целую. Твой А.Эйнштейн».
Она невесело усмехнулась: как же хитроумно Альбертль попытался все зашифровать. Мол, друг поймет, а враг озадачится. Во время последнего совместного отдыха на берегу Саранак-Лейк Маргарита все рассказала Эйнштейну. Ну, или почти все. (То, что позволила Москва, одновременно с приказом о возвращении в Советский Союз.)
Маргарита говорила и говорила без удержу: «Альбертль, ты не понимаешь. Ты – гений, ты другой. Ты – совершенно независимый человек, ты – единственный, ты сам по себе. А я? Я в прямой зависимости от всех. В сладкой – от тебя. В мерзкой – от самых страшных людей. Ты не представляешь себе... Вот ты же любишь Достоевского. Помнишь его выражение «тварь дрожащая»?.. По-английски так не скажешь. Но это все обо мне... Мне горько, мне больно, мне печально...»
Она вытянула руку, чтобы в который уже раз полюбоваться золотыми часиками, которые Эйнштейн подарил ей в час расставания. Их мощный лайнер «Смольный» уверенно рассекал океанские волны, оставляя за собой белые буруны. Становилось довольно прохладно, и Маргарита Ивановна вернулась в свою каюту.
Во Владивосток они прибыли в декабре 1945 года. Впереди Коненковых ждало долгое путешествие железной дорогой до Москвы. А еще разгрузка, перегрузка многотонного багажа и прочие хлопоты.
Кроме своих работ, Сергей Тимофеевич вез с собой обширнейшую библиотеку, состоящую из книг, которых в ту пору в Союзе днем с огнем было не сыскать. Издания Библии на разных языках, теософские произведения английских и американских мыслителей, уникальные труды по астрономии, карты звездного неба, коллекция автографов знаменитостей, собрания сочинений русской классики.
По прибытии в Москву скульптор был приглашен в Кремль, где его принял товарищ Сталин. Он угощал его чаем с лимоном. Предложил коньяку. Сергей Тимофеевич вежливо поблагодарил, но отказался. «Как же так? – усмехнулся Сталин. – Ведь вы
сами мне писали, что были немалым пьяницей...» – «Так ведь б ы л, дорогой брат, – склонил голову Коненков, – увы, был...»Заботы, которой был окружен воротившийся на родину Коненков, не удостаивался ни один из реэмигрантов. Он очень скоро получил роскошную квартиру-студию вблизи Пушкинской площади, а самому мастеру дали «зеленую улицу»: вернисажи, хвалебные газетные и журнальные статьи, всевозможные почести.
Коллеги скульптора ревниво поглядывали на роскошно обустраивавшегося мастера. Посыпались упреки: дескать, прожив самые тяжелые для страны годы за океаном в тепле и достатке, он совершенно незаслуженно получил от власти слишком много. На всякий случай присовокуплялись модные в те годы обвинения в «формализме» и «модернизме». Травля дошла до предела. Искусство (вернее, его деятели) требовало жертв.
Спохватившаяся Маргарита Ивановна в отчаянии написала слезное письмо самому Лаврентию Павловичу Берии с просьбой оградить семью от необоснованных нападок с учетом «ее заслуг и заслуг С.Т.Коненкова перед Родиной». Лаврентий Павлович мгновенно отреагировал. Благодаря «профилактике» злопыхателей удалось легко усмирить.
А когда Сергею Тимофеевичу Коненкову была присуждена Сталинская премия, злобный вой завистников и вовсе сошел на нет. Ведь Коненков официально стал как бы придворным художником, и высказывать критические замечания в адрес сталинского лауреата уже было просто небезопасно...
«Только что сам вымыл себе голову, но без особого успеха. У меня нет твоих умений и аккуратности... Но как мне все здесь напоминает о тебе: Альмаровый плед, словари, и чудесная трубка, которую мы считали потерянной, и куча вещей в моей келье. Ну и, понятно, осиротевшее гнездышко...»
Так Эйнштейн писал Маргарите 27 ноября 1945 года. Писал просто так, в никуда. Но через месяц он получил возможность сообщить ей новые трогательные подробности своего бытия:
«Я совсем запустил волосы, они выпадают с необычайной скоростью. Скоро ничего не останется. Гнездышко также имеет захудалый и обреченный вид. Если бы оно могло говорить, ему нечего было бы сказать. Я пишу тебе это, прикрыв колени Альмаровым пледом, а за окном темная-темная ночь...»
Ах ты, коварная искусительница Далила... Ну, а ты, забывчивый лохматый Самсон?..
ПРИНСТОН, 24 декабря 1945
Оппенгеймер не сомневался: Эйнштейн непременно поддержит его идею. Когда он без всякой договоренности примчался к нему, мэтр тихо-мирно сидел на веранде в плетеном кресле и наслаждался гаванской сигарой. На взволнованного Роберта он смотрел с улыбкой:
– Что-то случилось?
– Мистер Эйнштейн, мы должны... Обязательно должны обратиться к нашим русским коллегам. Они же тоже занимаются бомбой. Я говорил с Юри, Лангмюром. Это должно быть коллективное письмо или телеграмма. Они не могут не быть солидарными с нашей тревогой.
– Я гляжу, Роберт, вы просто обожаете эпистолярный жанр, – усмехнулся Эйнштейн. – За свою жизнь я столько написал умных и глупых телеграмм и писем... Руки болят. Не хотите ли выпить чего-нибудь?
– Нет, спасибо.
– Ну ладно, давайте ваше письмо, – по-прежнему мягко улыбаясь, сказал Эйнштейн. – Элен! Принесите нам кофе, пожалуйста! Итак:
«Москва. Президенту Академии наук СССР, господину Вавилову С.И.
...Те, которые в этой стране работали над атомными бомбами, очень взволнованы большими опасностями, которые связаны с этим открытием. Основные факты в этой области и их последствия для жизни человечества сейчас сформулированы в книге, написанной учеными, занимающимися атомными исследованиями, которая в ближайшее время должна выйти. Эта книга также выразит наше убеждение, что угроза бомбы может быть предотвращена только сотрудничеством в международном масштабе путем соглашения или организации, достаточной для того, чтобы обсудить эту проблему, как мировую проблему...»