Любимая
Шрифт:
— Почему? — спросила я. — Тебе близок «юнисекс»?
— Нет. Просто я гей, — сказал Ирми.
— Вот как! — я нашла в себе силы выдержать любезный тон заинтересованной собеседницы. — Надеюсь, ты не испытываешь предубеждений к женщинам?
— Абсолютно никаких, — заверил меня Ирми. — Я даже любуюсь ими. Правда, считаю мужское тело более красивым и совершенным. В мире намного больше прекрасно сложенных мужчин, чем женщин.
— А если бы тебе встретилась девушка, сложенная не менее прекрасно, чем твой мужской идеал?
— О, я имел дело с моделями, — равнодушно сказал Ирми. — Между нами, те, кто разрабатывал современный стандарт модели, в большинстве являются моими единомышленниками.
Боюсь, в этой ситуации мой смех вышел не до конца искренним, но я произнесла еще несколько пустых фраз, допила свой латтэ, попрощалась с моим несостоявшимся японским возлюбленным, и отправилась на пустую по ночному времени парковку, где терпеливо ждал меня серый, как мышка, автомобиль.
Пасмурное утро застало меня в подавленном настроении.
Мне вдруг пришло в голову, что Ирми на самом деле вовсе не был геем. Ведь огромный опыт общения с противоположным полом вполне научил меня выделять мужчин, которые испытывают ко мне интерес. Японец явно видел во мне именно женщину, а сказать о своей якобы голубой ориентации он мог для того, чтобы, скажем, пробудить во мне любопытство. Вообще, чего только не намешано в головах интеллигентных западных мужиков? Какими замысловатыми могут быть выстроенные ими пути к женскому вниманию! Но я торопливо рассталась с Ирми, даже не подумав о том, чтобы обменяться номерами телефонов, и теперь проверить мою запоздалую догадку было невозможно. Значит, не судьба…
Альбинос выносил из своей комнаты чемодан, когда я спускалась вниз, чтобы сделать себе кофе.
— Улетаю в Израиль, — объяснил он немного растерянным голосом. Его шевелюра выглядела так, будто к ней уже неделю не прикасалась расческа.
— Удачи тебе, — кивнула я. — Береги себя там.
— Если хочешь, забирай мою машину, — сказал он. — Всего за тыщу евриков, как сам покупал. Чего ей стоять здесь бестолку?
— У меня сейчас нет таких денег, — сказала я. — Да и машина вроде бы мне ни к чему.
— Ключи все равно у тебя, — сказал Альбинос. — Если захочешь, отдашь деньги потом. А пока довези хотя бы до аэропорта, чтобы на такси не тратиться.
— Без проблем!
И мы поехали в аэропорт, куда я даже не стала заходить, высадив Альбиноса у зала вылетов. Вышла сама, чтобы попрощаться.
— Если я вернусь, встретишь меня здесь, — сказал Альбинос напоследок. — А если случится что–то… непредвиденное, отдашь деньги жене. Передашь через Брюхо.
— Сплюнь, — сказала я.
Альбинос подхватил чемодан, поставил его на тележку и послушно сплюнул. Я постояла рядом с машиной, пока он скрылся в толпе, потом села за руль и поехала в Вену, хваля себя за идею купить в Москве фальшивые права на имя Анны Лисовской.
Этой ночью Брюхо решил снизойти ко мне, навестив меня в комнате для гостей. Он лицемерно клялся, что жутко соскучился и мечтал все время оказаться со мной в постели, но я знала, что просто у Лики начались месячные, и я выполняю роль ее дублерши в качестве платы за гостеприимство. Теперь в наших отношениях не было и следа той нежности, которая мирила меня с ними полгода назад. И, конечно, разговор о ребенке больше не заводился. Что ж, все когда–нибудь заканчивается, и, пожалуй, мне не стоило жалеть о совершенном и, тем более, о несовершенном.
Брюхо, оказывается, знал и о планах Альбиноса продать мне «фольксваген». Он вообще всегда обо всем знал. Но, казалось, ему было все равно: он так и не привлек меня к одному из своих европейских проектов, на что я надеялась все время, пока
находилась у него в гостях. Не знаю, зачем ему было вообще нужно, чтобы я околачивалась рядом. Возможно, он сам себе даже не задавал подобных вопросов, а просто видел во мне еще одно развлечение в своем скучноватом австрийском мирке. После того, как мы провели вместе ночь, я не почувствовала ни малейшей перемены в его отношении — похоже, мне позволялось жить в огромном доме и питаться за хозяйский счет, но время сколько–нибудь серьезных планов в отношении меня уже миновало. По всему выходило, что я просто теряю дни, и, значит, порочный круг следовало разорвать.Наобум я позвонила своему старому знакомому — писателю, жившему, как я уже говорила, в Германии. Он регулярно заходил в наш салон еще давно, объявляясь в Москве, а потом и в «Носорог», но теперь как раз оказался в Берлине и сразу ответил, когда я набрала его номер.
— Соня? Мармеладова? — удивился он, не сразу узнав мой голос. — Ты в Австрии, судя по номеру?
Я совсем не симпатизировала анемичной проститутке из романа Достоевского, но желания клиента надо, по возможности, выполнять: писателю нравилось называть меня так, а мне было, по большому счету, все едино. В принципе, те, кто платил мне деньги, знали меня как Сильвию, но для такого человека я сделала исключения и открыла ему великий секрет — свое настоящее имя, отчего–то приглянувшееся в позапрошлом веке Федору Михайловичу.
Словом, писатель весьма оживился, услышав, что я нахожусь неподалеку от него. Он сказал, что как раз едет в Нюрнберг, чтобы участвовать там в заседании Пен-клуба, и было бы просто замечательно, если я смогу приехать туда. Я не стала корчить из себя занятую бизнес-вумен, которой я, собственно, еще и не стала, а сказала ему, что встретиться будет здорово, если он обещает уделить мне время и показать настоящую Германию.
И он, как ни странно, пообещал.
Брюхо, как мне показалось, без всякого сожаления пожелал мне хорошенько развеяться и добавил, что двери его дома всегда для меня открыты. Напоследок он подарил мне пятьсот евро, от которых я решила не отказываться. Я купила карту автомобильных дорог Европы и, загрузив свой единственный чемодан в багажник, распрощалась с австрийской столицей. Все было как–то легко, просто, совсем без надрыва, только вот на душе моей лежала корочка стылой грусти, как на осенних лужах в России после заморозков.
И поэтому настроение мое тоже разнилось с цветущей апрельской местностью, по которой я ехала в Линц и дальше — в Германию. Еще несколько лет назад я была бы безумно счастлива, разъезжая вот так свободно по странам, куда мне был запрещен въезд. Но видимо правда заключается в присказке, по которой человеку достается нечто хорошее именно тогда, когда в нем пропадает нужда. Я не знала, что делать со своей свободой, с отсутствием любви и деньгами, количество которых позволяло мне пару-тройку раз перекусить, заправить машину, да переночевать несколько ночей в скромной гостинице. И что будет со мной потом?
Хотя вокруг меня сменялись один за другим прекрасные пейзажи, в долинах росли весенние цветы, а на холмах высились древние замки, я уже знала, что люди здесь живут гораздо однообразнее, чем у нас в России. Все они озабочены тем, чтобы не потерять работу, все законопослушны и приучены платить налоги. Их ждет достойная старость, покрытая медицинской страховкой, большинство из них откладывает деньги, чтобы раз в год путешествовать, а хорошие дантисты будут поддерживать их улыбку до самого конца. И по большому счету, мне совершенно не о чем и незачем разговаривать ни с одним из них. И для чего тогда я забралась столь далеко от дома?