Любимая

Вечерний Франкфурт в мае — просто–таки образчик прилизанного бюргерского шика. Здесь в меру зелени, люди после окончания рабочего дня передвигаются без спешки, чинно разглядывая витрины, даже машины, кажется, ездят медленнее, чем днем, и если какая–нибудь из них не затормозит перед тобой на переходе, то, скорее всего, ею управляет небритый гастарбайтер, либо потомок таковых… Аптеку пришлось искать больше времени, чем это заняло бы в Москве или другом российском городе, — видно, лицензию для такого бизнеса в Германии получить намного сложнее. Но, даже найдя открытую аптеку, я едва могла объясниться с провизором: мой немецкий лексикон был столь же убог, как и его английский. В конце концов, мне продали «Маалокс» в пластиковой бутылке, и я прямо у прилавка отпила пару глотков белой жидкости. Спасибо ирландцам, запатентовавшим этот препарат, я почти сразу почувствовала облегчение, и спустя считанные минуты, испытала голод. А ведь я уже около суток и не вспоминала о еде.

Возможно, это был не самый лучший район Франкфурта для поисков ресторана, но подсказать мне было некому, и вскоре я самостоятельно нашла заведение под названием «Donner kebab», которых я уже видела десятки в Германии и Австрии. Турецко-подданный в несвежем переднике поставил передо мной тарелку с мясом и отварным картофелем, и я осторожно стала отправлять куски себе в рот. Потом другой турок, моложе и лучше одетый, подсел за мой столик. Он принес две чашки черного кофе и, улыбаясь, пояснил, что угощает меня за счет заведения. Я кивнула и поблагодарила его, предчувствуя, что этим дело не ограничится.

— Ты откуда приехала? — улыбка моего собеседника открывала два ряда белых зубов. Он явно был хищником, этот парень, охотником за женскими сердечками.

— Из Соединенных Штатов, — ответила я. Мое сердечко продолжало биться ровно. Я не сказала, что я из России, потому что знала: эта публика склонна смотреть на русских девушек как на легкую добычу. Про Израиль упоминать тоже не стоило — кто знает, как мусульмане отреагируют на одинокую еврейку.

— Туристка? — не смутился турецкий мачо. — Как тебе Германия?

— Знаешь, мне все задают этот вопрос, — пожала я плечами. — По-моему, Австрия красивее.

— Наверное, тебе некому было показать Германию, — улыбнулся он. — Меня зовут Алан, между прочим.

— Это турецкое имя?

— Нет, но тебе будет легче запомнить американское имя.

— Энн, — сказала я, — так меня зовут.

— И какие планы у тебя на вечер, Энн, — мягко произнес мой собеседник. — Хочешь, покатаемся по ночному Франкфурту, а потом завалимся на лучшую в городе дискотеку?

— Оставь свой номер, я перезвоню, — сказала я, раскрывая свой мобильник.

— Ты хочешь уйти? — удивился Алан, будто прежде ни одной девушке и в голову не могла прийти такая нелепость при общении с ним.

— У меня встреча через полчаса.

— Где?

— В отеле. Недалеко отсюда.

— Ты живешь в «Шератоне»?

— Нет, — я назвала свою гостиницу, заметив при этом, как губы Алана едва заметно скривились, но свой номер он все же продиктовал.

— Я буду ждать твоего звонка, — сказал Алан, прощаясь.

На улице было бы совсем темно, если бы не свет фонарей, и почти безлюдно. К тому же начинался дождь. Мои каблуки гулко цокали по мокрому асфальту, и эхо отражалось от каменных зданий, по-немецки монументальных, основательных, которыми застроен центр Франкфурта.

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Бессмысленный и тусклый свет. Пройдет еще хоть четверть века, Все будет так. Исхода нет.

Я вслух напевала эти стихи, написанные без малого сто лет назад, и понимала, что мир не слишком изменился за это время, во всяком случае, наши чувства остались теми же, что и тогда. Это был вечер одиночества и тоски, дождя и бездействия. Я привыкла жить по-другому, и с трудом перенесла вынужденную остановку на пути. Пути в никуда, если задуматься хорошенько. Еще позже я выехала из гостиницы, чтобы найти какой–нибудь ночной клуб. Турку Алану я, конечно, не позвонила. Ездила по мокрым улицам, глядела по сторонам, а дождь к ночи стал еще сильнее, так что едва можно было отличить проезжую часть от тротуара. К часу ночи я сообразила, что это просто был не мой день. Я вернулась в гостиницу и легла спать под шум капель, бьющихся о карниз.

В эту ночь никакие сны меня не беспокоили.

Наутро город за окном казался свежим и умытым, как симпатичный клиент после душа. Какого черта, подумала я за бесплатным, входившим в стоимость номера, завтраком, — надо пользоваться выгодами своего положения. Я почти не получила впечатлений от Штутгарта, и решила больше не повторять ошибок: чем бы я ни занималась в Германии, все это было драгоценное время моей жизни, моей короткой молодости, и разве не грех было проводить это время в одной лишь рабочей суете и безрадостных заботах?

И после завтрака я продлила свое пребывание в отеле еще на сутки, а потом пошла гулять по набережным над Майном, по солнечным аллеям — от кафедрального собора, где мне посчастливилось побывать во время службы — вдоль реки до самой оперы, а потом — по зеленому парку до памятника Бетховену. Мама любит слушать его музыку, в основном сонаты, фортепьянные концерты и девятую симфонию. Мне стало жаль, что ее нет рядом со мной, и все хорошие впечатления от сегодняшнего утра я не могу ни с кем разделить. Хотя… в моей жизни дрянных событий было много больше, чем светлых и добрых. А, значит, с моей стороны весьма гуманно было не вываливать на близких собственный негатив. И я имею полное право оставить радостные мгновения в базе данных для личного пользования. Глухой композитор устремил тяжелый взгляд сквозь меня: для него не существовало обычных мыслей обычных людишек — лишь божественные ноты волновали Бетховена, и даже странно было находиться рядом с его памятником, настолько неуместной здесь казалась я себе самой.

Этим вечером я вновь искала ночные клубы, на этот раз в районе железнодорожного вокзала. Не уверена, что это было правильное место, но в Германии все мои решения были никак не согласованы с какими–то местными обычаями и правилами. Я поступала, как мне казалось верным, ни с кем не советуясь и не согласуясь с поведением большинства, по той простой причине, что я не знала, как ведет себя немецкое большинство. А ведь правильность или неправильность чего–либо проверяется по реакции социального окружения. Впрочем, вся моя жизнь могла бы вызвать осуждение и презрение со стороны общества. Вот уж, на что мне всегда было глубоко наплевать!

Так или иначе, но найденный мной клуб оказался настолько большим, что вход в него охранялся двумя мордоворотами, а девушек в зале сидело не меньше двадцати, совсем как в лучшие времена «Рандеву». Встретивший меня мужчина, главный в этом заведении, выглядел так, будто давно утерял способность радоваться жизни.

— У тебя есть разрешение на работу? — спросил он, выслушав меня.

Я ответила правду.

— А вид на жительство в Германии?

— Только израильский паспорт, — сказала я.

— Тогда извини, я не могу тебя принять, — покачал он массивной головой.

— Может быть, ты знаешь место, где мои данные подошли бы? — спросила я.

— Не думаю, что кто–то захочет рисковать, — сказал босс и демонстративно зевнул, показывая тем самым, что интерес ко мне окончательно им утрачен.

Честно говоря, мне казалось, что спрос на работниц в этой отрасли черного бизнеса всегда много выше опасений перед властями, которые, конечно, противятся появлению нелегалов на рынке труда, но делают это, как правило, спустя рукава. Иначе, как объяснить нынешнее засилие, скажем, некоренных европейцев во всех крупных городах Старого Света? Но, так или иначе, я получила от ворот поворот и решила немного пройтись пешком — поискать другие подобные заведения, которые в европейских городах обычно располагаются неподалеку друг от друга.