Любимый жеребенок дома Маниахов

— Конечно, мы уйдем, — говорю я. — Только одно: где у них тут кладбище?

— Под стеной… Да вон же оно.

Мне не нужно долго рассматривать это место, чтобы понять: на кладбище давно уже никто не рыл землю.

— А если умерли люди, верящие в другого бога? — наконец, интересуюсь я.

— Тогда их закопают где угодно, — пожимает плечами Анна и смотрит на меня с робкой надеждой: ты же не хочешь, чтобы тебя закопали вне ограды кладбища?

И мы ползем вверх, к лошадям.

«Где угодно», думаю я. «Звук. А, кажется, понятно».

В лесу тихо. Похоже, облава закончена — иначе нас давно уже нашли бы.

Этот длинный гребень, разделяющий две дороги, заканчивается каменистым мысом, тем самым, где развилка — наша с Прокопиусом дорога сворачивает на ту, которая приводит к монастырю, а сам мыс — этакая каменная полка над головами… Туда, вверх, есть короткая и неплохая дорога.

— Не надо, — говорит Анна не очень уверенно.

— Посмотри на лошадей, — говорю я. — Они спокойны. Ни одного зверя нет вокруг. Мы только взглянем.

— А кирками мы будем отбиваться?

— От кого, моя дорогая?

Но то, что лошади чуют наверху, им не только не нравится — оно приводит их в ужас.

Да ведь мы были в этом месте на пути в Юстиниану — здесь, где пещера Тифона, и дерево с трепещущими платочками. А перед пещерой, помнится, были кусты, деревья.

Чир дрожит и пятится.

Страшный запах гари. Никаких кустов или зелени. Черные, обугленные ветки, превратившиеся в пепел кустики травы. Черная земля под ногами.

И только дерево, нетронутое, застыло на обрыве. Тряпочки и ленточки на месте — вон он, шарфик Зои, слегка запылившийся и поблекший.

И какие-то черные, жирные мухи вьются стайкой.

Мы уводим лошадей в лес, они успокаиваются. Я отвязываю кирки и лопаты.

— Что с тобой происходит! — отчаивается Анна, в ужасе глядя под ноги. — Это она тебя таким сделала, я знаю. Иесу Кристе… Ты что, хочешь с этой киркой идти в пещеру? Тебе надоело жить?

— Никоим образом, — говорю я, вдыхая острый запах гари и рассматривая землю под ногами. — Более того, в пещере нечего делать с киркой. Ну-ка, постой здесь…

Никакой пещеры вообще нет, конечно. Есть здоровенное углубление, в нем валяется какой-то мусор, здесь даже огня не было. Конечно, если этот Тифон захотел бы выползти из горных глубин наружу, ему только нужно было поднапрячься и выломать изнутри пару камней, но я ему снаружи помогать в этом не собирался и искал нечто иное. И в пещере его не нашел.

Тишина, черный ужас, Анна стоит посреди него, обняв себя руками, и смотрит на меня, сморщившись. Кирки и лопаты лежат у ее ног.

— А, ну конечно — мухи. Здесь.

Я втыкаю кирку в землю под скалой.

— А вот этого тебе лучше не видеть, — говорю я ей.

И первым же ударом натыкаюсь на что-то мягкое, а вот и обрывок одежды.

— Я, между прочим, помогаю лекариссам в храмовой больнице, — говорит она мне обиженно. — Может быть, видела побольше твоего.

Что ж, может быть, она и видела людей, которых привезли с пожара, хотя везти их было уже некуда и незачем. Как вот этого.

Коричневый червяк выползает из-под кирки, Анна, не глядя на него, тоже берется за дело.

Три пары босых обугленных ног. Мы роем в другом месте, я прислушиваюсь: нет ли звука копыт. Анну беспокоят совсем другие звуки, но все тихо, только шуршат камешки под железом.

Эти лица, с прилипшими к ним сожженными тряпками, и правда лучше не видеть. Но я смотрю не на лица, а чуть ниже. Железные нагрудники, шейные пластины… Откуда они у трех солдат из народа арабийя? Почему я эту броню не видел вчера, когда встретил их в узком ущелье?

Все, пора закапывать. Анна дрожит.

— Убежали от монахов и прибежали прямо к дракону, хорошенькое дело, — говорит она. — Бедненькие. Ты, конечно, никому об этом не скажешь, я надеюсь?

Конечно, я не скажу.

Я вспоминаю лицо одного из них, кто увидел меня в ущелье… да попросту выследил, запер… узнал… назвал по кличке, известной, может быть, многим в халифате: Сакр. Ястреб. Но многие ли там вдобавок знают меня в лицо? Вот теперь он не расскажет мне никогда, как же у него это получилось.

Бросаю прощальный взгляд на шарфик Зои, трепещущий на ветру над обрывом. Анна нервно оборачивается на зев пещеры. Кругом — никого.

Теплый сумрак, чистый воздух под сводами деревьев в ущелье. Которое сплошь истоптано копытами.

— Так, ты, возможно, заработала сегодня себе жеребенка, — говорю я.

— Ты шутишь, конечно, — горько отвечает она.

Пауза, мягкий стук копыт.

— Кто из них двоих дракон, вот вопрос, — размышляет Анна вслух, проезжая под низкими ветвями. — Как бы не Ясон. Он очень странный. А она тогда… Какой кошмар, слушай. Тебе и правда надо к ней идти? А ты смог бы отказаться?

— Могу тебе сказать, что дракон не один, их три, — говорю я рассеянно. И Анна с удивлением замолкает, посматривая на меня.

Ясон, кривя тонкие губы слишком большого рта в складках голой кожи, застает меня за туалетом (смываю пыль, гарь, запах жуткой смерти), с почтением вытирает меня и критически осматривает — так, будто сейчас пойдет продавать меня на таком же рынке рабов, с которого сам, возможно, когда-то был привезен в Город.

А вот он еще и намазывает меня какими-то ароматными маслами в самых интимных местах. И приглашает за собой в сиреневые сумерки, к дому Зои.

Зои, которая лежит на скамье в саду, в руке у нее чаша с вином. Виноградник «Филопотий», вино ее семьи. От него голове легко, в ней кружатся звезды. «Ты пил ее яды? С тобой что-то будет теперь происходить».

Оно происходит. Я смотрю ей в глаза, они безмятежны. Она знает, что я здесь, что нам никто уже не помешает.

Я протягиваю ей амулет, затянутый в засохшую кожу:

— Прости. Этот крик, беготня… Я схватил его тогда со стола, думал, что он мой. А мой, оказывается, висел на шее.

Зои медленно, медленно улыбается:

— Ах, конечно. Так ты… взял его сам, по доброй воле? Ты держал его в руках? Тогда — не может, не может не получиться… Пойдём. Ясон позаботился и о моих ароматах тоже.