Любимый жеребенок дома Маниахов

Итак, тайна Аркадиуса раскрыта. Но, кроме него, каждый здесь загадочен, в этой странной компании и странной истории. Выводок мальчишек, которые на вид одинаковы: а что я про них знаю? И еще Даниэлида, например. Да умеет ли она вообще говорить? Конечно, ведь она поет. А на каких языках? Откуда она, с ее смуглой кожей и мелкими кольцами черных волос?

Зои — тоже загадка, и еще какая, но как насчет Ясона?

Евнухов во всех странах всегда подозревают в какой-то мерзости, и чаще всего не без оснований. Вот общий приговор: евнухи жадны, с тайными амбициями, они женственным голосом поют мерзкие песни, в каждый момент играют, как актеры, много пьют. И все эти вытянутые конечности, странные повадки — не мужчина, не женщина…

Какого он, собственно, народа? Я не могу этого узнать, не понимая языка, на котором он говорит. Взят юношей в бою? Эллин? В этой империи уже не первый век то, что они называют словом «карзимасия», запрещено, оно считается позором. За эту операцию шлют на железные рудники и отбирают имущество — у тех, кто ее исполняет, конечно. Но если пересечь границу, буквально сделать от нее несколько шагов… А есть еще некий тайный остров на северо-восток от Сицилии (не имею понятия, где это). Да в Пафлагонии, говорят, матери отправляют туда для кастрации каждого второго мальчика, в надежде предложить его двору. Потому что там, или в любом богатом доме, евнухи нужны, как воздух. Они не могут разве что стать императорами, но стратигами, повелителями громадных армий — сколько угодно. Поступить в прославленные храмовые хоры, и в первый из них — у епископа Римского — тем более. Им, конечно, нельзя уйти в женский монастырь, практически нельзя и в мужской, потому что монахам это — соблазн. Но их берут в Студиос (если это вообще уже монастырь), и им целиком принадлежит в столице Кафаройский монастырь.

Ну, и что? Как понять, что таится в этой длинной голой голове, по которой и возраст-то не угадаешь?

Будем вкушать на ложах. Сейчас. Анна сообщила мне об этом с круглыми глазами, и унеслась к себе.

Волновались все. Кто-то, кажется, наскоро поплескался в бассейне бани, а потом, осторожно ступая по пыли, побежал к себе — доставать особую одежду, если она была.

Анна плела венки у входа в обширный двор виллы Зои.

Даниэлида, в прозрачных тканях с золотыми узорами, украсившая себя широким воротником из старинного шелка, помогала ей. Виноградные листья, травы, колоски, розовые и белые раструбы плюща — вот, вроде бы, и все исходные материалы, но украшенные венками учащиеся выглядели беспредельно торжественно. Они вдруг оказались еще более, чем раньше, уместными среди побегов винограда и тяжелых фиговых листьев, создавших стены двора.

Мне достался странный венок — поменьше других, но с ароматными листьями лавра и дуба. Учить здешний язык цветов и трав времени не было, потому что в этот момент вышла Зои в узкой переливающейся тунике и летящем паллиуме, ей на голову возложили нечто, состоящее почти из одних только белых цветов.

Анна гордо покачивала головой: а, ну, конечно, большие серьги в виде ладьи, с настоящими жемчужинами и кусочками зеленого камня по краю.

Мне вдруг вспомнился единственный дом, который я называл родным — и куда мне сейчас было лучше не показываться, гости на ступенях, любующиеся закатом с чашами вина в руках. Здесь было то же самое, такой же гомон голосов, Анна со вздохом взялась за перевод, оставив последние венки Даниэлиде.

Никетас критически взвешивал на руке светлые локоны самого красивого из юношей — вроде как Фотиуса — и объяснял, что камышинок, на которые накручивают волосы, жалеть не надо. Удивительный Андреас, по настоятельным просьбам окружающих, снова цитировал книги законов:

— Канон пятидесятый — игра в кости грозит отлучением даже миряням. Канон шестьдесят первый — шесть лет покаяния для всех, кто ходит к предсказателям судьбы или забавляет публику дрессированными медведями. Канон шестьдесят второй — отменяются все нехристианские праздники, и особенно Брумалии в честь Бахуса, или танцы женщин и мужчин в честь чужих богов, или комедия, трагедия или сатира, маски, трансвеститы, упоминания Бахуса в дни сбора урожая. Канон шестьдесят пятый — запрещено танцевать вокруг костров в дни полной луны. Канон семьдесят девятый — запрещены подарки на Рождество господне. Канон девяносто шестой — не пускать в церковь всех, кто завивает волосы провокационным и соблазнительным образом.

— Ху-ху-ху! — завопили собравшиеся. — Глухой век, ушедший век!

— Да? — спросил Андреас. — Часть канонов действует, скажу я вам, только никто не помнит, какая. Особенно же не советую танцевать вокруг костров при полной луне!

Тут понесли — в точности как у меня дома — вино, в узкогорлых кувшинах, чтобы они дольше сохраняли тепло, и запрещенный бог с виноградными листьями на голове украшал каждый кувшин.

Ужин лежа — очень торжественная процедура. Зои повела меня к одному из лож (скамья из сада), поставленных у круглых столиков, и указала место справа от себя. Я понял, что я — почетный гость, герой, и придется выслушивать речи. Анне тоже досталось место почета, на нашем ложе, но как же могло быть иначе, не оставлять же главного гостя глухим и немым.

Ясон указал места на ложах каждому, вынес подушки, налил еще вина, скрылся в глубине дома.

— Кто будет славить победы императора? — раздался голос юноши. — И еще положено звать кого-то от побежденных народов. Где готы или персы?

Зои резким движением подняла чашу — все стихло — отпила из нее, потом предложила мне. Анна проводила чашу сощуренными глазами.

Веселые голоса зазвучали снова — казалось мне или нет, что в этой радости чувствовалось напряжение?

Ясон показался между колоннами с первым блюдом.

— Хочу «щит Минервы»! — раздался вопль.

— Обжора Вителлий умер, как вы в таких случаях говорите, — объяснила через плечо Зои, — «щита» не будет. Представь себе громадную сковородку, — это уже было обращено ко мне, — щучьи печени, фазаньи и петушиные мозги, языки фламинго и еще кого-то. Деликатесы всей империи, от Парфии до Геркулесовых столбов. Никогда не вредно вспомнить былые победы, но в этих краях просто нет ничего, живущего в море, да и из реки только одна порода рыб. Так что…

— А что будем есть — бобы с оливковым маслом? — завопил еще один голос.

— Вот этого тоже не будет, обещаю, — улыбнулась Зои. Улыбку она так и оставила на лице, ту самую, неснимаемую и загадочную.

— Надо есть сырую редиску, чтобы тебя не отравили, и сырую капусту, чтобы выпить много вина и не опьянеть, — доложила мне Анна.

— Мясо пятимесячного ягненка, — не переставая улыбаться, сообщила Зои — негромко, но так, что ее услышали все. — Трехгодовалая, откормленная орехами курица. Вымя молодой свиньи. Вас устроит?

— А-а-а! — радостно завопили вокруг.

Тут Анне, за особые заслуги, подарили сыр из Пафлагонии в холщовом мешочке, наказав унести его с собой на виллу и там делать с ним что угодно.

Нравится ли вам приправа в виде меда и вина с уксусом? Или хлеб, лучший — горячий, с сезамовыми семечками; он легкий, как губка или пена. А еще — хлеб такой же воздушный, но коричневый, с впечатавшимися в тесто угольками из печи.

— Здесь все-таки есть неплохие повара, хотя чего стоило их найти, — прошептала мне Зои.

Я понял, что вечер уже прекрасен, а будет лучше, потому что в чаше было тонкое вино из Эубеи — не иначе как Зои везла его всю дорогу из Города. Убейте того, кто добавит в такое вино мяту или кумин, а вот горячая вода его ничуть не портит, пусть это покажется странным.

Дальше — много веселья, гул голосов вокруг. Анна и Зои смотрят друг на друга странными взглядами и вежливо отбирают друг у друга бремя перевода.

— Искусство изобрел Каин, по крайней мере музыку.

— Что?

— А ты вспомни, Авель изобрел науку пастухов, а отгонял хищников музыкой Каин.