Любитель сладких девочек

Стучало в висках, груди, животе, заставляя внутри все клокотать и мучительно сжиматься. Глаза ее были широко раскрыты, но она не видела ничего, кроме огромного светящегося абажура теплого апельсинового цвета. Даже его лицо исчезло куда-то, только этот теплый, мягкий, обещающий надежду свет…

Все было ново, неузнаваемо, недоказуемо и… бесполезно. Их отношения, которых, в сущности, не было и не должно было быть. — Которые начались на пустом и грязном месте и которым скорее всего не суждено было перерасти во что-то большое и прекрасное. Сиплое, сдавленное дыхание друг друга. Шепот, скорее похожий на тоскливый шорох засохшего тростника. Руки, переплетающиеся и тискающие ноющую плоть, обречено ищущие спасения в нем — другом…

Боже, как ей было сладко и больно. Больно и сладко… Такая тоска от наслаждения, которым она едва не захлебнулась, что Маша, не выдержав, разрыдалась на его плече, когда все кончилось.

Володя расслабленно погладил ее мокрую щеку и еле слышно пообещал:

— Все будет славно, Машка, не плачь. Вот увидишь, мы со всем справимся.., вдвоем…

Глава 6

Здание, в котором его ждал Витебский, носило патриархальное, возвращающее к временам фашистской оккупации, название.

«КОМЕНДАТУРА» — значилось на фасаде длинного одноэтажного строения, выкрашенного коричневой краской.

Володя обстучал ноги от снега о высокий деревянный порог и вошел в полутемный мрачный коридор с одной-единственной дверью. Слева от входа, правда, виднелось крохотное зарешеченное оконце, где вечно либо спал, либо зевал дежурный.

Он поднял на Володю осоловевшие от долгого сидения на одном месте глаза и вопрошающе насупился.

— Меня ждут, — кратко пояснил Володя и, не дожидаясь ответа, пошел к двери, втиснувшейся в монолит стены милицейского барака претенциозным мореным дубом.

Она вела в кабинет Витебского. Все остальные помещения имели отдельный вход с торца здания.

Здесь же была только его обитель — великого и неподражаемого цезаря, вершащего и творящего, милующего и казнящего. И именно он возжелал сегодняшним утром лицезреть пред своими очами Панкратова Владимира Николаевича.

— Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? — мягко прожурчал голос Витебского, стоило Володе переступить порог его кабинета. Ни слов приветствия, ни кивка головой, ни приглашающего жеста — ничего. Лишь вкрадчиво льющийся из полусомкнутых саблевидных губ то ли вопрос, то ли приговор. — Что за игру ты затеял, сынок?

Это было уже слишком, учитывая, что Витебскому было едва за тридцать пять. Вся его внешность — от худосочного телосложения до плещивой белокурой головенки — никак не располагала к тому, чтобы считать его своим отцом. Хотя… Хотя, учитывая его неограниченную власть, авторитет и умение всем этим воспользоваться, можно было смело именовать его «крестным папой» всего разношерстного люда, собранного заложниками на этой географической широте.

Не дождавшись приглашения, Володя сел в кресло для визитов, которое всегда устанавливалось в центре кабинета, закинул ногу на ногу и как можно беспечнее разулыбался, — Добрый день. Вызывали?

Были бы желваки у Витебского, они бы загуляли сейчас под синюшной кожей изможденного лица. Но ими его природа обделила, потому он ограничился нервным подергиванием ноздрями и угрожающим поскрипыванием кожаного кресла под его худосочным задом.

— Улыбаемся? Ну-ну… — Витебский свел белесые брови к переносице, минуту размышлял, вяло гоняя карандаш по столешнице, потом поднял на Володю тяжелый взгляд и спросил:

— Знаешь, во сколько тебе обойдется твое веселье?

— Ну… Скажем, очень-очень приблизительно. — Володя смиренно вздохнул и с добродушной улыбкой развел руки в сторону:

— Ваше слово — закон! Как скажете, так и будет!

— Гм-м-м, ну-ну… — Витебский оторвал свой зад от кресла и зашагал вдоль окна, выходившего на заснеженную равнину. — Сколько было — шесть с половиной?.. Да, точно — шесть с половиной.

Плюс пятьсот за веселье. Это для ровного счета.

Ну, и еще столько же…

— Как?! — Володя недоуменно заморгал. — Как — еще столько же?! Это уже четырнадцать!!!

— Именно. — Теперь уже улыбался Витебский, маленькое звездное мгновение, но оно мигом слизало с его лица природную непривлекательность. — Четырнадцать! Шесть с половиной — досрочное освобождение. Пятьсот — за смех без причины.

И еще шесть с половиной.., за самодеятельность.

Володя понял. Дурак бы был, если бы не понял.

Все дело было в Машке. Лихо! Ничего не скажешь, лихо ребята сработали, успев уже оповестить.

— Что-то, Володюшка, не улыбаешься больше?

Али не до веселья тебе? А может быть, я опять что-то пропустил в этой жизни и у тебя какие-то проблемы? Так ты скажи только, мы их того — мигом!.. — Витебский от души куражился, преображаясь с каждой минутой. Куда подевались бледность и желчная отрешенность? Весь подтянулся, напружинился. Стал даже выше ростом казаться. Веселость так и брызгала из широко открытых глаз.

С трудом удерживали смех подергивающиеся губы.

Походка резвая, того и гляди от счастья скакнет на карниз со шторами и сальто крутанет. Козел…

Надо было полагать, что четырнадцать тысяч долларов — это еще не окончательная цена, которую Володя должен был заплатить за свое нелепое вмешательство в изломанную судьбу незнакомой .девушки.

— Ну! Что молчишь? — Витебский не стал прыгать на карниз, он просто-напросто вышел из-за стола и, приблизившись к озадачившемуся посетителю, склонился к его лицу, пахнув в нос морозной свежестью «Стиморола». — Четырнадцать — это потолок… Плюс… Плюс… — «Чего же ты жилы тянешь, гадина?! — Спина у Володи взмокла, мыслям стало тесно в лабиринте вопросов, что начали выскакивать, как поганки после дождя. — Говори, не тяни! Говори же! Все одно меня Гарик теперь уроет. Выдернуть беспроблемно из дела такую сумму — быть либо идиотом, либо самоубийцей. У них там сейчас и без меня трудности. Подошел срок выплаты по векселям, за новое оборудование надо вносить залог. Н-да… Отбил барышню от хулиганов, идиот!»

— Так что плюсом? — Володя вымученно улыбнулся. — Четырнадцать и?..

— Не догадываешься? — Витебский мелко рассмеялся, сделавшись похожим на большую блеклую крысу.

— Нет.

— А расходы на свадьбу?

Смех стал раскатистым и таким отвратительным, что впору плевать ему в рожу, но Володя благоразумно сдержался.

— Ты же жениться собрался, или я не прав?

Или меня обманули? Вот паразиты! Все норовят меня вокруг пальца обвести… Что же делать-то, Володюшка? А?..

Ручейки леденящего пота струились по спине, словно в половодье. Сердце ухало как оглашенное.

А в голове по-жабьи квакало: свадьба, свадьба, свадьба…

Хотел отвертеться, дорогой? Думал, пустишь все на самотек — и твой словесный понос в помойном тупике сойдет на нет и через недельку о тебе и Машке никто и не вспомнит? А хренушки! Не было и нет тут дураков… Коли козырнул имечком, так отвечай… Все это слишком отчетливо читалось во взгляде Витебского, который не сводил глаз с Володи и ждал.