Любивший Мату Хари

Она вновь улыбнулась, обрывая свисающий пальмовый лист:

— Да, биржевого маклера. Чрезвычайно деликатного биржевого маклера.

— А сейчас?

— А сейчас я изучаю альтернативы.

— Какого рода?

— Под стать мне.

Среди листьев прятались птицы, и кот неподвижно сидел на стене. Если посмотреть, то и Шпанглер был похож на гладкого уличного кота.

Она пропустила его волосы сквозь пальцы:

— Это другое дело.

— Тебе не нравится?

Она пожала плечами:

— А где твой мундир?

— Замечательный вопрос.

Она взяла его руку, чтобы рассмотреть шрам, бледный кружок между большим и указательным пальцами:

— А как получил это?

— Открывал бутылку с шампанским.

— Для женщины?

— Для жены генерала.

— Тогда где твоя медаль?

— Это не сочли настоящей опасностью. Пообедай сегодня со мной.

Она покачала головой:

— Меня уже пригласили на сегодняшний вечер.

— Мужчина?

— Может быть.

— Избавься от него.

Они замолчали, пока его глаза продолжали исследование. Затем внезапно возвращаясь к сути:

— Маргарета, мне бы хотелось увидеть тебя сегодня вечером. Очень бы хотелось.

Она хотела отодвинуться, но его глаза притягивали её.

— Я сказала тебе, не сегодня...

— Сегодня. — И он поцеловал её. И снова обхватил её за талию, сдавливая грудь через кринолин.

По досье Данбара, Зелле не догадывалась о существовании групп наблюдения, а если Шпанглер знал о них, то не стал бы обсуждать это с нею. Вновь — ошибка... Данбар был, кроме прочего, любовником, и жертвой, и новичком в секретной жизни...

Середина ночи, они лежали вместе уже долго. Чуть раньше поднявшийся ветер взбудоражил её, встревожил шелестом пальм. Воздействие на неё Шпанглера всегда было тоже будоражащим, неконтролируемым, и это было частью очарования.

— Я хочу пить, — сказала она ему.

В ведре со льдом стояло выдохшееся шампанское, на журнальном столике — вермут. В вазе лежали нетронутые шары дынь и нитка жемчуга, которую он подарил ей в тот день.

Вода из-под крана имела слабый привкус стали. Она поставила стакан и пошла к окну. Тени на стене приняли её очертания.

— Ты чего-нибудь хочешь?

Он покачал головой, протягивая руку:

— Только тебя.

Она улыбнулась и двинулась дальше к окну. Его тень на противоположной стене слегка напоминала птичью — журавль или ястреб? Кончик его сигареты вполне мог бы быть горящим глазом. Но её внимание привлекла фигура на площади внизу... юноша или худощавый мужчина в чёрном.

— Ты знаешь, что там кто-то наблюдает?

Он погасил сигарету, затем прикурил новую:

— Значит, ты заметила.

— Кто он?

— Трудно сказать.

— Чего он хочет?

— Меня.

Она опустила занавеску и посмотрела на него:

— У тебя неприятности?

Он поднялся с кровати и подошёл к ней:

— Не совсем.

— Тогда почему они следят за тобой?

Он бросил сигарету в стакан с водой, затем скользнул рукой под её халат, пальцем обводя вокруг соска.

— Потому что это игра.

Она ухитрилась увернуться от него, пересекла комнату и встала на колени на диване. Она почувствовала, что он смотрит на её бёдра, на её затвердевший под тканью халата сосок. Она покачала головой, прижав диванную подушку к груди.

— Мне не нравится это, Руди. Это пугает меня.

Он улыбнулся своей сдержанной улыбкой:

— Не бойся. Они следят за нами, мы следим за ними... игра.

— Кто посылает их?

— Трудно сказать.

— Они англичане?

— Возможно.

— Французы?

— Я думаю, более вероятно, что англичане.

— Тогда это политическое дело, да?

— Да, ты можешь считать, политическое.

— Что ж, мне это не нравится. Не нравится.

Он опять подошёл к ней, но только чтобы взять её за руку, откинуть выбившийся локон от её глаз. А она подумала: я считаю это своей слабостью, как бы болезнью, и ничего никогда не изменит этого...

— Маргарета, я хочу, чтобы ты выслушала меня очень внимательно. — Как будто его голос всегда не гипнотизировал её. — Они ничего не сделают с тобой, ничего не сделают с нами. Они просто играют в детские игры. Ты понимаешь? Они просто действуют, исходя из своих фантазий.

Словно дети не играют в убийства, словно фантазии не требуют осуществления.

После полуночи он вывел её вновь на улицы — сонные улицы, наполненные запахом вспучившейся краски и перекрученного железа. Она не видела мужчин, наблюдавших из дверных проёмов и окон.

Отчёт Данбара с его зловещими разделами не содержал никаких слов об искренней любви, о его привязанности или её нуждах. Данбар, кроме всего прочего, не то что сообщить, но и не смог бы перенести этого.

Шпанглер подождал ещё неделю, затем предложил ей вернуться с ним в Берлин, сказав так, словно эта идея только что пришла ему в голову: «Поживи со мной в Германии, по крайней мере до лета».

Было уже поздно. Его руки обвились вокруг её обнажённой талии. Его голова покоилась у неё на животе. С первой совместной ночи их связь казалась ей сном... приключением, оторванным от основного потока реальной жизни.

Она пробежала пальцем по его боку:

— О Боже, что мне делать в Берлине?

— Танцевать. Ты можешь танцевать в Винтер-Гартене!

— Они никогда не наймут меня.

— Разумеется, наймут.

Она выскользнула из его объятий и потянулась к пеньюару:

— Но я никого не знаю в Берлине.

Он улыбнулся:

— Ну и что с того? Узнаешь.

— У меня обязательства в Париже.

— Отложи их.

Она пересекла комнату, приближаясь к продолговатому зеркалу. Ранее она оставила слабый кровоподтёк на его плече. Сейчас она заметила частички кожи у себя под ногтями.

— Где я буду жить?

— Где захочешь.

— Возможно, на Фридрихштрассе... — Она взяла щётку для волос и опустилась в кресло. Он тоже наградил её набольшими синяками. — Когда мы поедем?

— Завтра, может быть, послезавтра.

— Поездом?

— Морем.

— Что, если ты не сможешь добыть мне ангажемент в Винтер-Гартене.

— Тогда ты будешь танцевать в «Метрополе». — Он вылез из постели и подошёл к ней, положил руки ей на плечи. — Маргарета, я хочу, чтобы ты была со мной.