Люблю только тебя

Эдвард стал приглядываться к работающим с ним бок о бок девушкам, невольно сравнивая их с женщинами из своих фантазий. У одной из них были слишком толстые икры, другая часто морщила лоб, третья… Словом, они его совсем не возбуждали. Очевидно, это была какая-то аномалия, и Эдварду захотелось во всем разобраться самому, не прибегая к помощи психиатра, – ведь он сам до мозга костей был человеком науки.

Одно Эдвард знал о себе точно: гомосексуальных наклонностей у него нет. И это значительно облегчало его задачу познания собственного сексуального «я».

Ему не хотелось, чтобы коллеги по клинике знали о том, что он решил поставить над собой эксперимент, преследуя как научные, так и глубоко интимные цели, – ему казалось, это подпортит его имидж. Эдвард чрезвычайно дорожил своим имиджем талантливого нейрохирурга без каких-либо заметных комплексов, столь мешающих человеку отдаваться целиком и полностью любимому делу.

Американки, в особенности жительницы Нью-Йорка, казались ему стерильной расой, удовлетворяющей свои сексуальные потребности с помощью вибраторов. Разумеется, тому виной был еще и страх перед этим таинственным заболеванием, аббревиатура которого – AIDS [8] – напоминала Эварду рекламу известной фирмы по производству спортивных товаров. Искусственный член был столь же безопасен в этом отношении, как и его ночные фантазии. Но, как понимал Эдвард, и то и другое было всего лишь суррогатом.

8

СПИД (англ.).

Отец свалился как снег на голову. Отец – поджарый загорелый мужчина с веселым, немного дерзким взглядом был для Эдварда совершенно чужим человеком, к которому он не испытывал никаких чувств. Отец позвонил ему домой и, не пускаясь в длинные беседы, пригласил пообедать, как он выразился, «У Цезарей», то есть в ресторане «Двенадцать Цезарей».. Поколебавшись немного, Эдвард принял приглашение. Ему вдруг пришло в голову, что, возможно, взаимоотношения с этим человеком служат в какой-то степени причиной его, Эдварда, сексуальных аномалий. Он едва дождался условленной встречи.

– Как вы похожи! – воскликнула на ломаном английском спутница отца, молодая белокурая женщина с правильными чертами лица. – Нет, вы совершенно разные, – заявила она уже через пять минут. – «Волна и камень. Стихи и проза, лед и пламень…» – процитировала она по-русски, и отец перевел сыну, пояснив, что это пушкинские строки.

– Моя жена, твоя мамочка, – представил он женщину. – Не осуждай своего старого родителя за то, что он слишком любит жизнь, а следовательно, женщин. Она русская, и я вывез ее из Афгана в качестве военного трофея.

Вечер оказался на редкость веселым. Рассказы отца об афганской войне не то чтобы заинтересовали Эдварда, но расширили его представление о реальном мире, в котором, как выяснилось, кроме стерильных операционных палат, медицинских книг и прочих будничных дел, существуют холодные пустыни с выжженной дотла землей, вертолеты, плюющиеся смертоносным огнем, воины аллаха – моджахеды, стойко защищающие свое отечество. Нью-Йорк был скучным, цивилизованным до неприличия городом. Эдвард вдруг подумал о том, что его с детства окружала стерильность во всем, прежде всего – в чувствах. Не исключено, что это и есть одна из причин, если не главная, его сегодняшней сексуальной проблемы.

Когда принесли кофе, отец внезапно предложил:

– Поехали к нам. Если не ошибаюсь, у тебя завтра выходной.

Эдвард не раздумывая согласился. Женщина взяла его под руку.

– Ты мне нравишься, сыночек, – сказала она, склонив голову ему на плечо. – А тебе известно, что я беременна и у тебя скоро будет сестричка или братик? Правда, не по крови, но ведь это не имеет никакого значения, верно?

Отец широко улыбался. Он явно был доволен жизнью. Его квартира все еще напоминала холостяцкую берлогу, хотя в ней теперь стойко пахло «Poison». [9]

9

Яд (фр.). Сорт духов.

Они пили виски со льдом и содовой, курили, болтали, слушали оперные увертюры Моцарта и Россини.

Эдвард поймал себя на том, что давно, а возможно, и никогда, не чувствовал себя столь раскованно и непринужденно. Когда женщина за чем-то вышла, отец доверительно склонился к сыну:

– Вообще-то она мне не жена – я имею в виду физиологическую сторону. Понимаешь, мне кажется, нет у меня никакого права вторгаться в таинственную жизнь зреющего в ней ребенка. Если бы это был мой ребенок, другое дело. А главное, я в нее не влюблен.

Отец, как показалось Эдварду, виновато усмехнулся и стал задумчиво крутить между ладонями свой стакан. Льдинки весело позванивали о стекло.

И Эдвард вдруг понял, почему сегодня ему было так хорошо – эта женщина не принадлежит отцу, что он, по-видимому, ощутил подсознательно. Он вдруг захотел, чтобы она принадлежала ему, вместе с ребенком, растущим в недрах ее существа.

– Мне необходимо отлучиться, – сказал Анджей и ободряюще улыбнулся сыну. – Дело в том, что старые холостяки иногда любят собираться вместе и вспоминать свою романтическую юность. Ты не романтик и тебе этого не понять. – Анджей встал, надел пиджак, пригладил еще густые, лишь слегка тронутые сединой волосы. – Душенька, – обратился он по-русски к вернувшейся в гостиную женщине, – мой сын расскажет тебе кое-что, о чем напрочь позабыл я. Извини уж – склероз, мадам, склероз, как говорят у нас в России.

Он вышел из дома, беспечно хлопнув дверью.

СЕКСУАЛЬНЫЕ УНИВЕРСИТЕТЫ ЭДВАРДА ТЭЛБОТА

На следующий день Ева (Эдвард называл ее на американский манер Ив) переселилась в роскошную квартиру с видом на Центральный парк, в которой поддерживали идеально сказочный порядок трое вышколенных слуг. Аристократическая роскошь подействовала на нее немного странно. Она лишь сказала:

– Когда-то я мечтала о такой квартирке.

И, как показалось Эдварду, горестно вздохнула.

Впрочем, ночью в постели она была весела и оживленна, обучая Эдварда, как она выразилась, «новым приемчикам любви». Он оказался прилежным учеником, хотя не все получилось у него сразу, – Ив пришлось изрядно попотеть, чтобы восстанавливать эрекцию его нетренированного пениса. Но пальчики этой белокурой бестии, как мысленно называл свою новую подружку Эдвард, были ловки и искусны, а ее небольшой ротик оказался неиссякаемым кладезем наслаждения. Ее очень позабавило, что Эдвард, как и большинство американцев послевоенных поколений, подвергся в младенчестве обрезанию.

– У меня был один знакомый еврейчик. Он просто мечтал отрастить крайнюю плоть, – с воодушевлением рассказывала Ив. – Он вешал на свою штуковину какие-то гирьки, и один раз… – Она хихикнула. – Ну да, один раз он как-то неудачно сел… Знаешь, его шомпол здорово распух. Мне очень нравилось, а он говорил, что ему больно. Хороший был мальчик.

Подобные истории, а Ив рассказывала их беспрестанно, Эдварда сильно возбуждали. Он представил свою подружку в объятьях этого еврея и почувствовал, как твердеет его собственный член.