Люблю только тебя
Шрифт:
– Помолчи, Аделина. Сюзанна завтра утром уедет, а нам еще надо кое-что обсудить. Я так считаю… Никому не должно быть дела до того, кто родится у нашей дорогой внучки Лиззи. Пускай только попробуют что-либо сказать, я возьму дрель и просверлю в языке каждого сплетника дырку. Ну а нам с тобой, мамочка, сам Бог велел любить и холить нашего правнука, даже если у него будет такая же черная кожа, как у этого Сэма-Угольные Яйца, что торгует на набережной деревянными масками. В нас, сицилийцах, тоже всяких кровей понамешано, и кожа у нас посмуглее, чем у тех же северных итальянцев. Но мозги от этого ничуть не хуже работают. А что касается другого места… – Он смущенно кашлянул в кулак. – Словом, с этим делом все у нас обстоит благополучно. Ты, Сюзанна, молодец, что о нашей Лиззи так печешься. Господь простит тебе за это грехи, если они у тебя были. Аделина,
14
Итальянское мороженое.
– Она приедет. Ей нужно прийти в себя. Вы не волнуйтесь: Россия стала совсем другой. Берни считает, у коммунистов скоро окончательно отнимут власть.
– Берни? Ты говоришь про сына Джека Конуэя? – вдруг оживился Джельсомино. – Уж не хочешь ли ты сказать, что простила его после всего того, что он сотворил с нашей Марией?
Сью ответила не сразу.
– Он проявил слабость. Ему так хотелось стать конгрессменом. К тому же он понимал, что сестра его не любила.
– Это верно: она его не любила. Она и нашего Франко по-настоящему не любила, хотя никогда бы не изменила ему первая. Странная она… Мне другой раз так хотелось узнать, что у нее в душе, да только она туда никого не впускала. И правильно делала, скажу я тебе. Если увидишь Марию, передай ей привет от нас с мамой. Это Франко виноват, что жизнь у них не сложилась. Мама тоже так считает.
Они пили густую сладкую «марсалу», изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Важные дела они уже успели обсудить и, похоже, пришли к обоюдному согласию.
Поутру Сью вылетела в Филадельфию, где ее ждал Берни.
На этот раз она по нему соскучилась – они не виделись полтора месяца.
ТОММИ, БРАТ ЛИЗЗИ
Томми с матерью жили в африканском квартале, который местные жители называли «осиным гнездом». Вероятно потому, что здесь водилось много кусачих ос.
Квартирка была небольшая, но у Томми была своя комната – он оборудовал чердак, который хозяин сдавал ему за десять долларов в месяц. (Чердак никому не был нужен, разве что крысам, которых в «осином гнезде» тоже водилось несметное количество.)
Комната, а вернее коробка, размером десять футов на двенадцать принадлежала только ему. Томми обшил потолок и стены дощечками от ящиков, покрыл темным лаком, провел электричество, повесил над узким, застланным старым пледом матрацем большую карту, на которой маняще синели моря и океаны. Сердце Томми рвалось на простор, однако здравый смысл подсказывал, что полы драить лучше на суше и в тепле. К тому же Томми был довольно ленивым малым, а боцманы всех без исключения судов, как он справедливо подозревал, больше всего не любят лентяев.
Томми почти случайно влез в карман девчонки, его ровесницы, – он оттопыривался от бумажных денег, а Томми очень хотелось пива и сигарет. Он тут же попался, и его на три месяца спровадили в тюрьму для подростков, хотя в кармане у девчонки оказалось всего-навсего семь долларов. Мать его ни разу не проведала, чему он был даже рад, поскольку стыдился ее. Он вышел из «Акапулько» – так прозвали это заведение его обитатели – отъевшийся на казенной картошке и кроличьем мясе и, разумеется, направился к себе домой.
Мать была в стельку пьяная, холодильник пуст и даже отключен. Томми нашел на подоконнике кусок черствой булки и две дольки чеснока. Это был его обед.
Но худшее ждало впереди.
Чердак залило водой и он стал совершенно непригоден для жилья. Когда Томми просунул голову в узкий люк, открывающийся из коридора, на него пахнуло гнилью и крысиным дерьмом. На полу валялись обрывки размокшей карты, матрац покрылся сизой
плесенью.В ту ночь он спал на пляже.
Утром Томми пошел искать работу, но все места были заняты такими же подростками, как и он. Хозяин какой-то пиццерии, сжалившись, дал Томми большой кусок горячей пиццы. Это заменило ему завтрак, обед и ужин. Он снова провел ночь на пляже. Наутро вспомнил, что Зелда Крэмптон, инспектор полиции, несколько раз беседовавшая с ним на темы жизни и морали, дала ему свой телефон и просила сообщить, как идут его дела.
Он инстинктивно не любил полицейских, но в желудке урчало, сосало и покалывало. Томми знал с детства, как обмануть телефон-автомат – этому искусству обучила еще мать. Он набрал номер. Ответил мужчина. У Томми дрогнула рука с трубкой, но он совладал со своим страхом и, пытаясь говорить «взрослым» голосом, попросил позвать мисс Крэмптон. Она мгновенно ответила. Через полчаса Томми уже сидел на переднем сиденье ее видавшей виды «тойоты» и уплетал сандвич с ветчиной, огурцом и этой гадостью под названием «майонез», которую он в конце концов собрал салфеткой и выкинул в окно.
– Поедем ко мне, – предложила Зелда. – Матери нужен помощник в саду. Она чокнулась на своих цветах и баклажанах. Знаешь, что такое лопата и грабли?
– В принципе да, – ответил Томми, ни на секунду не переставая жевать. – Но я ими сроду не пользовался.
– Научишься. Это легче, чем шнырять по карманам. Прости. – Она повернула к нему свое широкоскулое лицо и примиряюще коснулась рукава его ковбойки. – Без обиды, ладно?
Томми кивнул. Собственно говоря, он ничуть не обиделся.
Зелда жила с родителями в небольшом домике на западной окраине Нью-Орлеана. Домик снаружи и внутри был похож на игрушечный – цветные стекляшки, циновки, пестрые коврики, разукрашенные маски по стенам. Миссис и мистер Крэмптон сидели на крытом балкончике, выходившем на мощенный цветной мозаичной плиткой patio, [15] и пили чай из больших керамических пиал. Мистер Крэмптон был пожилым мулатом крепкого телосложения с седой копной курчавых волос. Его жена – совсем еще не старая, хрупкая, небольшого роста женщина с волосами черного цвета, отливающего синевой стали, который присущ индейцам племени билокси. Она встала, когда Зелда с Томми вошли на балкон.
15
Внутренний дворик (исп.).
– Мои предки, – представила Зелда, – добрые и очень старомодные. Па ленив, как все мулаты, ма напоминает мне челнок швейной машины старой конструкции. Ма, это Томми. Он будет вскапывать грядки, стричь траву и кусты, ну, и вообще поддерживать в саду порядок. Но для начала принеси ему побольше мяса.
Садик был небольшой, но очень уютный, с фонтанчиком и рыбками, беседкой, похожей на индейский вигвам, несколькими рядами грядок со всевозможной зеленью и овощами. В первый день Томми вкалывал дотемна. Он расхаживал в плавках, с удовольствием ощущая кожей влажное тепло луизианской весны. Поужинав, улегся спать в беседке – так распорядилась миссис Крэмптон, собственноручно постелившая ему постель на кровати с железными спинками, которую он принес из сарайчика и собрал под ее руководством.
За неделю Томми загорел и окреп. Вместе с миссис Крэмптон он радовался тому, что садик его трудами преобразился.
Как-то вечером, когда он снял майку и шорты и уже собирался нырнуть под сетку от москитов, в беседку вошла Зелда. Она была в узкой белой юбке с разрезом и синем жакетике. Томми понял, что Зелда только вернулась с работы.
– Взяли Пола и его дружков, – сообщила она с порога. – Они раскололись с ходу. Признались, что одно время хранили травку на твоем чердаке.
– Но меня три месяца не было дома, – возразил Томми, так и оставшись стоять с поднятой ногой.
– Цыпленок, они клянутся, что это было еще до того, как ты загремел. Этот прыщавый Пол говорит, будто нарочно отодрал на крыше пластинку черепицы, чтоб смыло все следы. Орландо ему верит. У Орландо не голова, а настоящая мексиканская тыква без семечек. Собака унюхала в твоей берлоге остатки былой роскоши.
– Они могли хранить ее там в мое отсутствие, – продолжал отпираться Томми, чувствуя, как от страха покрывается с ног до головы липким потом.
– Ты один, а их пятеро. – Зелда подошла и положила руку ему на плечо. – Придется сделать ноги. Во второй раз в «Акапулько» не отправят. Эти мерзавцы постараются списать на тебя все грешки.