Люблю только тебя

Я ставил на проигрыватель пластинки с симфониями Брамса. Его музыка теперь казалась мне исповедью нытика. Немцы всегда были нытиками и меланхоликами, думал я. Временами их охватывала злость на самих себя за столь тоскливое существование, и они преображались в нацию вояк-роботов. Я подумал о Генрихе. Что-то давно он не появлялся и не звонил.

Промаявшись два дня наедине со своими безрадостными мыслями, вечер третьего я решил скоротать в баре «Синий баобаб» в трех кварталах от меня. Я замкнул входную дверь и взял с собой Исебу.

Я провел в баре часа три. Хайнц, хозяин заведения, был симпатичным, веселым парнем. Генрих раньше тоже сюда захаживал, но, как мне сказали завсегдатаи, его здесь давненько не видели. Очевидно, Хильде удалось посадить мужа на короткий поводок.

Я брел по лужам, думая о том, что пора включать в доме электрическое отопление, что завтра надо сходить в магазин… Я снова превратился в холостяка.

Когда я открыл дверь, на меня пахнуло жилым теплом и знакомым запахом только что приготовленной пищи.

– Пламенная Лилия! – Я бросился на кухню. – Ты вернулась?

Мне никто не ответил. Исеба бегала из комнаты в комнату и тихонько скулила. Я вышел на террасу и закурил. Я догадался: Пламенная Лилия была в мое отсутствие. Выходит, она не хочет встречаться со мной.

Генрих позвонил на следующий день утром. У него был хриплый, раздраженный голос.

– Почему ты мне не звонишь? – начал он с выговора. – Меня вполне могли похоронить за то время, что мы с тобой не разговаривали.

– Извини, Генрих, – сказал я, почувствовав к другу жалость. – Если хочешь – приезжай. Я буду тебе рад.

Через полчаса мы уже сидели в нашей столовой. Он пил виски с содовой, я пиво, хотя обычно с утра не пью спиртного.

– А где Глориоза? – спросил он вкрадчиво.

– Уехала к родственникам.

– К родственникам? – переспросил он. – И надолго?

– Не знаю.

– Что это она вдруг тебя бросила? Или вы поссорились?

– У нас нет причин для размолвок, – ответил я резко.

– Да, хорошо быть слепым. Я всегда тебе завидовал.

Я молчал. Присутствие Генриха угнетало и раздражало меня. Но я не мог указать на дверь человеку, с которым был столько лет в дружбе. И мне все еще было жаль его.

Он стал изливать душу. Оказывается, Хильда приревновала его к цветной служанке и жестоко избила девушку. Чтобы история не получила огласки, Генриху пришлось заплатить кругленькую сумму. Их новая служанка настоящая кви, [48] рассказывал Генрих. К тому же грязнуля и совсем не умеет готовить.

– У нас в доме теперь, как в самом захудалом портовом баре, – жаловался он. – Черт бы побрал этих старых жен-мегер!

– Зато у нее белая кожа, – ввернул я не без ехидства. – Быть белокожим в этой стране, все равно что иметь бессрочный пропуск в рай.

48

Одноглазая колдунья.

– Черт бы побрал эту страну! – рявкнул Генрих. – Они все тут круглые идиоты. И твои цветные тоже. Почему они позволили белым вытирать об себя ноги?..

Он бушевал еще несколько минут, потом внезапно сник. Вскоре я услышал его храп. Значит, он здорово накачался виски.

Меня потянуло на воздух. Я кликнул Исебу и вышел на улицу. Дождь прекратился. Лучи осеннего солнца, вырываясь из-за туч, робко ласкали мое лицо.

Она где-то рядом, думал я. Пламенная Лилия, ну почему ты не хочешь со мной встречаться? Неужели я тебя чем-то обидел? Прости, если это так.

Я вернулся домой минут через сорок. Генриха уже не было. Запах, который он оставил после себя, что-то мне напомнил. Я напряг память…

Конечно! Именно так пахло в доме в тот день, когда я вернулся от дантиста и Пламенная Лилия сказала мне, что ей нужно уехать. Именно так.

Мой мозг лихорадочно заработал. Генрих побывал в мое отсутствие и что-то такое сказал Пламенной Лилии обо мне, о моем прошлом. Но что? О Лорхен я ей рассказывал. К тому же я знал отношение Пламенной Лилии к прошлому – она считала, наша жизнь состоит из не связанных между собой длинных сновидений и человек не властен в них что-либо изменить… Ей хотелось, чтобы сон про нас длился дольше всех остальных.

Но она сама его нарушила.

Я набрал номер телефона Генриха. Хильда раздраженно ответила, что его нет дома.

Я не мог сидеть сложа руки. Я должен был найти Генриха и добиться от него признания. Любым способом.

Генрих сидел в «Синем баобабе». Об этом мне сказал Хайнц, едва я туда вошел. Еще он шепнул мне, что Генрих грозился меня убить.

– Быть может, стоит позвонить в полицию, мистер Хоффман? – предложил Хайнц. – У него глаза, как у бешеного быка.

– Я сам с ним разберусь. Я шагнул к стойке.

Генрих встал мне навстречу, скрипнув протезом.

– Говори: что ты сказал Глориозе, подонок! – потребовал я.

– Что я ей сказал? – Он мерзко расхохотался и грязно, по-солдатски, выругался. – Вот что я ей сказал. Но только не словами.

В бешенстве я бросился на него. Если бы не Хайнц, успевший схватить меня за руку, клянусь, быть бы Генриху на том свете. Хайнц позвал кого-то на помощь, и мне больно скрутили за спиной руки. Боль эта, вероятно, спасла меня от худшего – мое сердце могло не выдержать того, что я узнал.

Генрих не унимался.

– Эта грязная тварь еще сопротивлялась. Я оказал такую честь ее вонючей п… Она расцарапала мне физиономию, и моя старая сука после этого окончательно взбесилась. Пришлось отходить ее по сраке ремнем. У этой твоей штучки… – Он снова заговорил на солдатском лексиконе.

Кто-то влепил ему затрещину. Хайнц и его жена отвезли меня домой и уложили в постель.

– Мистер Хоффман, я думаю, он врет, – говорил Хайнц. – Я почти уверен в этом. Он законченный алкоголик. Я видел Глориозу только вчера. Она была вся в белом. Очень нарядная и…

– Где ты ее видел, Хайнц? – нетерпеливо перебил я его.

– В квартале от вашего дома. Возле аптеки мистера Бернштейна. Вы ведь знаете, он обслуживает и цветных тоже.

Я вскочил, несмотря на протесты Хайнца и Греты. Через пять минут я уже был в аптеке мистера Бернштейна.

– Она покупала у меня марлю. Много марли, – сказал старик. – Я спросил, зачем ей столько марли, а она говорит, ей велела купить столько марли эта… как ее… словом, ворожея. Хорошая девушка эта ваша Глориоза, мистер Хоффман. Она к вам вернется, вот увидите. Я прожил в этой стране всю жизнь и хорошо знаю местных женщин. Они преданы мужчине душой и телом. После того как придумали этот глупый закон о смешанных браках, белые мужчины стали гораздо больше пить.