Любовь и Боль

— Ей нравится какой-то парень из университета. — спокойно отвечаю я, хотя выдавить из себя эти слова оказывается непростым занятием.

В следующую секунду мой агент прыскает и взрывается еще одним приступом громкого смеха. Пара за соседним столиком, помпезно разодетая в белые наряды, судя по надменным взглядам, всячески не одобряет поведение Хелен.

— И за неделю ты не успел ее охмурить?

— Я всего лишь ее подростковая фантазия. И только. А наняли меня обучать Хлою как раз-таки из-за этого Джорджа, — сладкий и оттого мерзкий вкус сока оказывается во рту. — Про которого она не забывает упомянуть каждый день. Я же играю роль холодного и сурового наставника.

— А ты, смотрю, злишься. — Хелен, настолько довольную разговором, я, признаться, видел давно.

— Потому что, блядь, я каждый день заставляю ее играть влюбленность в меня и соблазнять меня! А она вчера, когда мы чуть не поцеловались, ляпнула: «А Джордж любит рисовать.» — ярость снова разрастается во мне, стоит только вспомнить этот эпизод. — Какой на хрен, Джордж? Еще ни одна женщина не говорила мне такую чушь, когда мои губы были в паре сантиметров от ее рта.

— Да… — моя собеседница облокачивается на спинку стула и, задумчиво глядя куда-то вдаль, подносит руки к губам — Она прекрасна! Но, как жаль, что настолько бездарна, раз даже не может толком сыграть влюбленность в тебя.

— Может.

— Таак… — поддается вперед. — Смотрит влюбленным взглядом?

— Да. — подтверждаю глухим голосом. — Хелен, мать его. Я не знаю, что это. Когда она смотрит мне в глаза, я отчетливо вижу, что для нее нет никого кроме меня. Но говорит иногда такое…

— В какие моменты она это говорит? Не тогда ли, когда между вами вспыхивают искры или, как вчера, назревает поцелуй?

Быстро пробегаюсь по всем ее упоминаниям этого убогого Джорджа.

— Похоже на то.

— Тогда трахни ее. Даже если она будет пятиться от тебя с тетрадкой-оберегом, в которой на всех страницах выведено имя «Джордж» и обведено сотнями сердечек. Мы совсем забыли о твоей сестре. А она бы не подпустила тебя близко к лучшей подруге без должного урока.

— Ты считаешь, что…

А ведь правда, как я сам не додумался. Был занят…

— Уверена. Ты, наверняка, слишком часто думал о сексе с Хлоей, упуская важную деталь. Может, этот Джордж девочке и не нравится вовсе. Мне именно так и кажется. Скорее всего, персонаж создан для того, чтобы держать тебя, нашего расхищающего женские трусики, красавчика, подальше от героини. К тому же, тебе самому отведена роль незаинтересованного наставника. Не задумывался почему? А потому, что ты ко всем своим ролям подходишь ответственно и серьезно.

— Хелен.

— Не благодари. Трахнуть ее вне дома я тебе запрещаю. После статьи Томпсон, которая отчего-то столько тянет с ее выходом, это не закончится словом «хорошо». Но и в доме твоего отца тоже может быть опасно, — на мой вопросительный взгляд, она, смеясь, дополняет. — Там же золотые ножнички. Не забывай, Райан. — и широко улыбается.

Глава 20

Хлоя

Те дни, что я провожу в особняке Стилов, похожи на сладкую пытку. Периодами я страдаю, но при этом умудряюсь обожать все происходящее вокруг. Кажется, это самая прекрасную неделя в моей жизни.

Райан улетел вчера утром и должен вернуться только завтра вечером, но бабочки в моем животе сходят с ума и уверяют, что это слишком долго. Слишком.

Лизи щиплет меня за руку, пока мы лежим на соседних шезлонгах около бассейна:

— Ты хоть сделай вид, что не так скучаешь по нему! Этот тиран уехал, и мы можем свободно вздохнуть.

— Он не тиран…

— Неужели? — хитрым взглядом смотрит подруга. — А кто ныл в пятницу?

— Нууу…

*

На самом деле Райан подошёл к просьбе сестры по созданию из меня соблазнительницы неожиданно серьезно. Кажется, даже наследница Тру Голд не ожидала от него такой прыти.

И непонятно отчего мне так стыдно перед капитаном «Волков», но теперь, встречая Джорджа на репетициях, я краснею, будто за его спиной ежедневно варю зелья с целью его скорейшего приворожения.

Наши специфические занятия с Райаном длятся с двенадцати дня до шести вечера. Если у нас с Лизи в этот период имеется запланированная репетиция в драмкружке, то время сдвигается.

Он в тот же вечер огласил нам свои условия «мастер-класса». На начальные предложения моей подруги о «полном нон-стоп погружении» был дан категорически отказ.

— После шести — недовольно шептала мне Лизи, — Этот кобель снимет с себя роль холодного наставника, так что не смей от меня отходить.

— Да он даже не смотрит в мою сторону…

— Ты и пикнуть не успеешь, как будешь лежать без белья с раздвинутыми ногами. — не знаю, что она читала на моем лице, но ехидно добавляла. — Ты ещё успеешь их раздвинуть, но пока держи колени вместе, а ночью надевай железные трусы и завязывай ноги тугим ремнём.

До завтрака Райан уходил на пробежку, а я спускалась готовить ему завтрак. Моя белокурая опекунша ужасно возмущалась, но больше бесилась оттого, что мне самой нравилась отведенная мне роль.

— Ты такая глупенькая, — качала головой Лизи и демонстративно закатывала глаза. Красивые небесно-голубые, точь-в-точь, как у ее брата.

Клод первое мое появление на кухне воспринял, как личное оскорбление. Но на попытки объясниться только помахал руками и отвернулся к своей готовке. А в дальнейшем подчеркнуто меня не замечал. Однако периодически кисло поглядывал на мою яичницу. Уверяя одним взглядом — более жалких яиц на сковороде, он давно не видел.

Когда в очередной раз он страдальчески изучил содержимое тарелки, в котором красовалось приготовленное для Райана блюдо, и тихо на французском высказался о странностях американцев, меня это позабавило. Я без задней мысли задала ему встречный вопрос. Озвучив его также на французском.

На самом деле мне уже давно, с тех самых пор, как я узнала, что повар Лизи из Парижа, хотелось с ним поговорить, но было бы странным заваливаться на кухню с радостной улыбкой и предложением попрактиковать франсэ?.

*

Моя мама родом из Монпелье. Это город на юге Франции. В студенческие годы она приехала на практику в США. Встретила папу, и со слов ба «у них закрутилась жаркая Амур-тужур, после чего о возвращении к Средиземному морю можно было забыть.

Через год они поженились и родилась я.

С самого рождения со мной говорили на двух языках. Папа на английском, а мама — на французском. Сколько бы Эдвард Райт не убеждал жену перестать мучить ребенка своими «bonjour baguette», она оставалась непреклонна.

— Язык любви, — улыбалась вечерами мама, когда ложилась рядом со мной. — Самый красивый и мелодичный. Когда ты вырастешь, мы все вместе поедем во Францию. Не знаю, как насчет Монпелье, но ты точно с первого взгляда влюбишься в Париж.

Папа появлялся в это время в дверях и изображал рвотные позывы, наблюдая за которыми невозможно было не рассмеяться. Его жена, Агнес Моро, гневно смотрела на мужа, при этом еле сдерживалась от улыбки. Но папа так просто не сдавался. Он удалялся, чтобы в следующую секунду появится в мамином красном берете и начать смешно расхаживать взад и вперед, посылая нам томные поцелуи.