Любовь и смерть Ивана Чагина

— Сколько тебе лет?

— Я ошиблась. Прости. Ты оказался одним из них. Ты бы видел, как они грабят, как насилуют и убивают Это же звери.

— Сначала издевались над ними. Потом они сломали клетку и выбрались на волю.

— Они изверги. Твои товарищи. За что они мучили простых людей, которые умываются по утрам? Ответь мне? Разве за это нужно издеваться. Я всё видела. Маму на моих глазах истязали. Им не понравились её кучерявые волосы и глаза. Тебе нравятся мои глаза? Меня тоже хотели замучить, но командир приехал и взял меня с собой, потому что он тоже был еврей. Не найдя денег, стали пытать отца. Не все евреи богаты. Тогда папу обозвали беляком и капиталистом. Они наехали ему на живот колесом автомашины и стали давить, пока живот не лопнул и не выскочили кишки? Такие люди построят социализм? Никогда. Они воруют друг у друга сухари.

— Успокойся. Не плачь. Я — другой. Я никого не пытал…

Груша вытирала слёзы. Она дрожала от пережитого ужаса. Её колотил озноб. Иван не знал, что ему делать, как успокоить девушку.

— Почему другой? Ты убеждённый коммунист. Ты за них. Тебе прикажут, станешь убивать всех, на кого покажут. Ты расстреляешь и меня. Тебе скажут, что я враг, что я вредитель новому строю. Если ты не выполнишь приказ, расстреляют тебя.

— Зачем ты судишь о нас по какой-то банде черносотенцев? Мы никого не расстреливали зря. Мы воевали за справедливость, чтобы все могли получить образование, чтобы все имели одинаковые права и возможности, чтобы не было сословий. Ты знаешь не все дети могли учиться. Не у всех была нормальная еда. С ранних лет дети должны были работать.

— Знаю! — жестко сказала Груша. — Знаю. Сама работала в папиной мастерской, а не бегала по улице. Мне папа давал посильную работу. Мама показывала, как вышивать, как шить. Кто хотел, тот стал великим и известным. Кто пил в шинке водку, кто не думал о семье, кто обворовывал, кто грабил, тот и нынче бегает с наганом по деревне, стучит себя в грудь. …Надеюсь, ты знаешь, кто такой Ломоносов?

— Окончил гимназию. Реальное училище. Хотел поступать в институт. О Ломоносове слышал и читал.

Груша задумалась. Она не дрожала, только изредка вздыхала…

— Я сама зарабатывала себе на учёбу. Занималась на фортепьяно. Вы хотите, чтобы все дели учились в гимназиях. А я — не хочу. Что вы со мной сделаете? На верёвках поведёте? Станете ко мне домой учителей присылать? Это сколько понадобится преподавателей? На каждого лодыря по дядьке с красной палкой? Культура, Ваня, это не прививка от оспы. Пока русский человек поголовно станет культурным, перестанет пить и воровать, века пройдут. Не уверена, что это случится когда-нибудь.

Иван радостно молчал. Какая она умница. Она права. Она выражает его мысли. С Катей так не поговоришь. Она сразу переключается на другие темы. Чагин онемел от восторга.

— Груша, дорогая моя. Я с тобой согласен во многом, но я уверен, что люди изменятся. Ты высказала мои мысли.

— Мы — разные. Нам нужно расстаться.

— Сначала ты хотела, чтобы я стал комиссаром. Теперь говоришь, что мы с тобой разные. Если хочешь, я буду им. Ты полюбила меня, как мастерового, а теперь жалеешь, что я не могут дать тебе сладкое будущее.

— Я — ошиблась. Мне хотелось узнать, кто ты на самом деле. Ты добрый и великодушный. На мастерового не походишь. Кто ты тогда? Дядя не понимает, кто ты, Ваня?

— Это очень важно для тебя?

— Важно. Ты сможешь защитить меня от произвола?

— Не всё нравится в этой жизни, которую мы строим. Защитить тебя смогу. Я — не совсем лудильщик. Я — журналист. Работаю в газете уездной. Скоро придётся стать комиссаром по народному образованию…

— Я — испугалась. Теперь не боюсь. Чувствовала, что ты не тот, за кого себя выдаешь. А я всё тебе наврала. Вру, когда не хочу. Характер такой. Прости. Ну, не еврейка я. Что хочешь, то и делай опять со мной. Видела всё это дикое зверство. …Простил? Сама приеду к тебе, когда мне исполнится восемнадцать лет. Ты жди, Ваня, дорогой мой мальчик. Письма писать буду редко. Почта моя ходит пешком. Только с оказией. Ты за что меня полюбил? …Я — первая спросила.

Они долго разговаривали, пытались представить своё будущее. Иван видел его в ярких красках, а Груше оно представлялось туманным и страшным. Он успокаивал её, пояснял, что вот скоро наступит такое время, когда заработают заводы и фабрики, в магазинах будет много продуктов без талонов и карточек и цена будет доступна каждому.

— Возможно так будет, но в далёком будущем. Не верю я, что эти хамы, ограбившие страну, смогут построить прекрасное и счастливое. Не верю. Мы стали нищими. Прячемся, как мыши по чужим норкам. Не обольщайся, Ванечка, не будет этого прекрасного будущего. Никогда. Тебе лучше жениться на девочке, которая поверит твоим сказкам, которая слаще морковки и репы не грызла. Ты сам научишь её писать и читать, расскажешь, как воевал с врагами народа, устанавливая народную власть. Только вот трудно посчитать сколько погибло этого народа. Грабежи и убийства продолжаются. Только слепой не видит, что расстреляны и сбежали за границу лучшие из лучших…

— Груша, ты говоришь, как настоящий враг…

— Я и есть твой любимый враг. Не смогу я покориться и принять твою распрекрасную власть. Честно говорю. Хочу полюбить её, как тебя, но не могу. Ты и сам её не любишь, не понимаешь. Она любит только себя, а народ не любит. За что расстреляны тысячи монахов и попов? Они не белые.

— Религия — это шельмование народа, чтобы он бездумно вкалывал на хозяев. В монастырях скрывались колчаковцы.

— Сегодня на кого вкалывает народ?

— На себя. Заводы и фабрики не принадлежат одному лицу. Прибыли пойдут в общую копилку, чтобы потом распределиться на нужды общества.

— Пойдём спать. Пусть занимаются политикой другие. Нам и так хорошо. Правда?

14

Два Ивана поселились в Чагине. Один — не хотел уезжать от Груши, второй — скучал по Кате. Хотел её увидеть, услышать мягкий воркующий голос. Мечтал о Кате, Катюше, которая была старше его, училась в Москве и даже издала книгу рассказов и стихотворений. Сам Бунин прочил ей когда-то ей большое литературное будущее. Что Бунин! В Москве познакомилась с Маяковским и Соловьёвым, встречалась с Есениным и Бурлюком. Но ни одно модное течение не увлекло её в свои водовороты. Катя вернулась в родной городок.

Катя помогает новой власти встать на ноги, развивает её культуру, так как она человек удивительный, отдающий себя без разговоров и раздумий важной работе. А Груша ищет выгоду, старается найти тёплый уголок, где бы ей легко и сладко жилось. Она сомневается, как и он, так как и ему не всё ей нравится в сегодняшнем дне.

Иван ревнует Катю к лысому редактору, плосконосому печатнику Никифору. Ко всем, кто приходит к ней с жалобами. Но она никому не отдаёт предпочтения. Она холодна и спокойна. Только работа у неё стоит на первом месте. Только забота о жителях города волнует её. Она звонит Гребневу, требуя навести порядок, устранить недостатки в работе учреждений. Газету из-за этого Катенькиного вмешательства в жизнь уезда уважают и приезжают ходоки со своими проблемами, и надеждой, что произвол и хамство будут устранены.

Пришла как-то Пожарская на работу с подкрашенными губами, подрисованными бровями ресницами. Белая кофточка с кружевным воротничком и манжетами отлично гармонировала с длинной чёрной юбкой, подчёркивая крутые бёдра и несоразмерно полную грудь, которая выглядела горбом на худом теле женщины. В тот день Иван делал всё невпопад. Ошибался в написании простых слов. Листал словари, забывая, какое слово ищет. Чернила расползались кляксами, перо спотыкалось. Он курил в конце коридора у ящика с песком вонючий самосад, смотрел в окно на сугробы. Тогда он ещё не знал Грушу Вербицкую, тогда он ещё был юн и наивен, как берёзовый веник.