Любовь и смерть Катерины

Мальчишка при виде него вскочил, уставившись в лицо отцу Гонзалесу огромными запавшими глазами потерявшего мать олененка. Белая футболка клуба «Атлетико» была ему велика и висела на худеньких плечах словно на вешалке.

Он вежливо сказал:

— Доброй ночи вам, отец.

Отец Гонзалес сказал:

— И тебе доброй ночи. Только постарайся говорить тише, а то мы с тобой разбудим остальных.

— Простите.

— Кому нужна моя помощь?

— Дедушке совсем плохо. Он болеет. Уже очень давно. Мне кажется, он умирает.

— Что говорят врачи?

— У нас нет врачей.

— Ах, так… — Отец Гонзалес взъерошил мальчику волосы. — Тогда я надеюсь, что ты ошибаешься. Вряд ли твой дедушка умрет. Держу пари, он и не думает умирать.

— Он сам говорит, что умрет. Он просил меня сходить за вами. Нам надо торопиться.

Мальчик схватил отца Гонзалеса за локоть и потащил к двери, как упрямого ишака, который не хочет сдвигаться с места. Отец Гонзалес кожей чувствовал страх, пронзающий тело мальчика электрическими разрядами. Бедняжка, страх — плохое чувство, он сжигает человека.

Священник взял мальчика за руку:

— У меня есть машина. Не волнуйся. Сейчас мы поедем к твоему дедушке. Ты будешь показывать дорогу.

Мальчик был слишком мал ростом, чтобы увидеть дорогу, сидя на сиденье, поэтому он встал на колени, положив руки на приборную панель, и оттуда давал указания.

— Сюда, сюда! — кричал он. — Видите этот проход? Здесь я пробрался на дорогу, между двумя этими магазинами.

— Мне здесь не проехать, — сказал отец Гонзалес. — Нам придется объехать с другой стороны. — Он доехал до конца улицы и завернул направо, но между домами шла лишь тропа, слишком узкая для машины. — А почему ты прибежал оттуда?

— Там есть лестница, она ведет под гору.

— А мы в какую сторону должны идти?

— В гору.

— Понятно, что в гору. Но куда именно, сынок?

— Ну, на гору… Я не знаю адреса. Мы там живем. Пойдемте, я покажу.

Отец Гонзалес со вздохом вынул ключи из замка зажигания.

— Ладно, похоже, отсюда нам придется топать пешком. Давай показывай свою лестницу.

Мальчишка покопался немного, старясь найти ручку дверцы, потом выбрался наружу и со всех ног помчался в темноту.

Отец Гонзалес еле успел запереть дверцы, а с середины тропинки до него уже донесся настойчивый писклявый голос:

— Нам надо спешить, отец! Быстрее! Быстрее же!

Священник сразу же потерял мальчишку из вида — единственным свидетельством того, что мальчик пробегал по аллее, была рябь на грязной луже, в которую он, видимо, нечаянно наступил ногой.

— Сынок, постой! Подожди! У меня не такие быстрые ноги. Я даже не вижу, куца ступаю!

Отец Гонзалес пробирался по аллее, рукой держась за стену дома, как вдруг из темноты вынырнул мальчишка и схватил его за руку.

— Я знаю дорогу. Скорее! А то дедушка умрет и отправится в ад.

Отец Гонзалес остановился, чтобы перевести дыхание, и сжал тонкие пальцы мальчишки так сильно, что они хрустнули.

— Не смей так говорить! Кто научил тебя этим глупостям?

— Он. Дедушка. Он говорит, что пойдет в ад, если вы не придете.

— Твой дедушка не прав. Каждый, кто хочет воссоединиться с Господом, будет спасен! А твой дедушка этого хочет, иначе не послал бы тебя за мной.

Как легко произносить утешительные слова, особенно легко, когда сам веришь в то, что говоришь. Отец Гонзалес презирал ханжеские высказывания некоторых собратьев по вере, ограничивавших милосердие Божье. Он боролся против них, как против самых нечистивых богохульников. И для мальчика, и для его деда, умиравшего где-то на самой верхушке горы, было зарезервировано местечко в безбрежных просторах райских садов. Только у отца Гонзалеса Не было надежды на спасение — это он знал наверняка и поэтому вознес благодарственную молитву за черную маску ночи, скрывшую слезы на его глазах.

— Ну что же, пошли, — твердым голосом произнес он. — Веди меня к дедушке.

Они нашли подножие растрескавшейся, полу-обвалившейся лестницы и начали подниматься. Наверх вело тридцать семь ступеней — отец Гонзалес пересчитал их, — но последние три сползли в дыру, размытую торчащей из-под земли водопроводной трубой, из которой сочилась вода. На самом верху лестницы они увидели еще один фонарь, последний символ городской жизни, немного погнутый и заваливающийся набок, как флагшток над заброшенной крепостью, но все еще бросающий вокруг себя круг беловатого света.

За ним простиралось черное безмолвие.

Отец Гонзалес спросил, поежившись:

— Куда ты ведешь меня, мальчик?

— Уже недалеко. Просто надо пробежать вот тут, вдоль забора…

— Я не могу бежать.

— Надо торопиться. Вдоль забора, потом еще вверх по холму, потом на другую сторону. Пожалуйста, отец, поскорее. Пожалуйста.

— Я знаю, где мы находимся. Это Санта-Марта. Почему ты раньше не сказал мне?

— Вы бы не пошли в фавелу.

— Конечно, пошел бы! К тому же я знаю, как добраться туда на машине. Мы бы давно там были. Ладно, чего уж теперь… Веди!

Скользя по липкой грязи, спотыкаясь о камни, отец Гонзалес пробирался за поводырем. Грязносерые подошвы дырявых башмаков мальчика светились белым в темноте, а огромная цифра 7 на спине футболки мелькала впереди, как сигнальная ракета в море. Немного правее них раздался оглушительный женский вопль — будто кого-то резали, — сразу же перешедший в пьяный смех. Изгрызенный ржавчиной забор кончился, и за ним открылся небольшой участок утрамбованной земли. В этом месте тропа, ведущая из города в фавелу, разделялась на множество тропинок, исчезавших в промежутках между беспорядочным нагромождением хибар, приткнутых так близко друг к другу, что иногда протиснуться между ними не было возможности.

Эти нищенские поселения разрастались, как раковая опухоль, на крутых склонах гор, распространялись, как лесной пожар. Кто-то первым разравнивал маленький участок земли у дороги (или находил заброшенную строительную площадку) и возводил картонные стены, а сверху накладывал крышу. Не успевал он оглянуться — на крыше вырастал новый карточный домик. Рядом появлялись новые стены, крыши, и так до бесконечности, будто лачуги обладали способностью делиться, подобно молекулам, расти, словно колонии грибов на старых бревнах, устремляясь вверх, к свету.

Мальчик резво бежал впереди.

— Вот здесь, — крикнул он наконец.

Отец Гонзалес потерял его среди запутанных переходов. Старый священник ощутил прилив нарастающей паники. Ему было жарко, он задыхался, с каждым шагом боль в мышцах ног нарастала, и ему вовсе не улыбалось потеряться посреди Санта-Марты, тем более глубокой ночью.

Отец Гонзалес оказался на крошечной площади, размером не более скатерти, — вокруг нее друг над другом нависали четыре домика — втиснуть пятый не смог бы даже самый искусный архитектор.