Любовь и смерть Катерины

А если бы кто-нибудь осмелился возразить и сказать, что он не попросил Катерину выйти за него, а вынудил ее согласиться — скандалил, добивался своего, пока она не уступила, сеньор Вальдес посмотрел бы на чудака, снисходительно подняв бровь. Ему-то было ясно, что если он желает жениться на девушке, значит, она тоже должна этого желать. Поэтому, когда Катерина сказала: «Раз ты поведешь меня к своей маме, мне действительно надо прилично одеться», — он понял это так, как хотел понять.

Сеньор Вальдес, конечно, был настоящим мастером пера: мог написать предложение элегантное, как лебедь. Но его лебедь был жареный, из числа тех, что подавали на ужин в эпоху Возрождения: лебедь, фаршированный гусем, фаршированным цыпленком, фаршированным куропаткой, фаршированным жаворонком, и так слой за слоем, однако снаружи это птичье царство имело форму лебедя. Поэтому когда сеньор Вальдес читал или слышал слова других людей, он тоже искал в них скрытые смыслы и символические значения. Ему не приходило в голову, что не все люди сделаны одинаково. Катерина, к примеру, была начисто лишена способностей изрекать двусмысленности — ее слова, как и чувства, отличались цельностью и простотой. Разумеется, она многое выдумывала в своих историях, но это совсем другое дело. Когда она спросила: «А вы не хотите заняться со мной сексом?» или «Я бы хотела просто любить тебя, Чиано, если ты не против», когда сунула ему записку со словами: «Я пишу», — она просто говорила правду. Без подтекстов и слоев. Такого сеньор Вальдес совершенно не мог понять.

Когда шампанское было выпито, они вместе приняли душ, и сеньор Вальдес смыл с себя пыль старых могил и, нежно намылив Катерину, смыл с ее кожи запах своего пота.

Затем они оделись и отправились за покупками. Мария когда-то упоминала новый магазин на Кристобаль-аллее, и сеньор Вальдес решил отвести туда Катерину. Как выяснилось, напрасно.

Помещение магазина больше походило на дворцовый зал или на приемную восточного посла, нежели на магазин. Кондиционированный воздух благоухал лилиями; две женщины, чем-то напомнившие сеньору Вальдесу Марию — такие же грациозные и ухоженные, — стояли около стены и оживленно перешептывались. Одна из них потянула с вешалки ядовито-желтое платье, рассматривая его на свету, и фыркнула.

Катерина смешалась — ей было ужасно неловко, даже стыдно находиться в таком месте, и ее неловкость передалась сеньору Вальдесу. Она стояла посреди зала, нелепая в своей детской обуви (ну почему она всегда надевает дурацкие тапочки, ведь в тот первый день, когда он увидел ее в «Фениксе», на ней были туфли на каблуке?) и безобразной бесформенной куртке. Ну да, куртка была коричневой, но как разительно этот цвет отличался от нежных оттенков, столь любимых Марией: вместо медово-золотистых, бежевых или густых, как патока, тонов, вульгарный цвет гнили, компоста, плесени. В ней Катерина выглядела как варвар посреди греческого амфитеатра. Сеньор Вальдес положил ей руки на плечи и незаметно стянул оскорбляющее его вкус уродство.

Девушка не сопротивлялась. Она была настолько подавлена величием окружающей обстановки, что безропотно подчинилась, как заворожено глядящий на занимающееся пламя еретик, которого палачи раздевают перед казнью.

— Давай уйдем отсюда, — шепнула она.

— Что за глупости! Мы же только что пришли! — Он опять не слушал. — Просто ты еще не привыкла к подобным местам, вот и все.

По роскошному ковру к ним неслышно приближалась продавщица, бескровная, будто вампир, с лишенным выражения лицом под толстым слоем косметики, тонкая, прямая, как бы состоящая из одних углов, и смотрела она только на сеньора Вальдеса. Катерина сказала с нарастающей паникой:

— Да, я еще не совсем… Давай уйдем, Чиано!

Женщина сказала:

— Чем я могу вам помочь, сеньор?

Даже сеньора Вальдеса, привыкшего оглядывать живой товар на террасе дома мадам Оттавио, потягивая ледяной джин и перечисляя свои требования, покоробил этот тон.

Он спросил:

— А почему вы обращаетесь ко мне?

Продавщица ничего не ответила. Катерина заметила, что тонкие, нарисованные брови женщины дрогнули, так стрелка сейсмографа дрожит в Париже, когда в садах японского императора с дерева падает гранат.

— Да, почему вы обращаетесь ко мне? — повторил он громче. — Почему вы не спрашиваете даму?

Катерина схватила его за рукав:

— Чиано, давай пойдем в другой магазин.

Но он не слушал.

— Объясните мне, что происходит? Почему вы не желаете разговаривать с этой молодой дамой?

— Чиано, идем!

— Это ведь женский магазин, верно? Я что, выгляжу как женщина?

Катерина отобрала у него свою куртку.

— Сеньор?

— Я что, похож на человека, который наряжается в платья? Выгляжу как извращенец? Или вы перепутали меня с женщиной?

— Чиано, я ухожу.

Его ярость внезапно прошла, уступив место смущению и разочарованию. Он гневно уставился на женщину, не обращая внимания на то, что дверь за его спиной щелкнула.

— Беса ми куло, путо [13] , — с этими словами сеньор Вальдес вылетел из магазина и огляделся по сторонам. Катерина сидела на скамейке на другой стороне улицы.

Когда он сел рядом, она тихонько сказала:

— Такие магазины не для меня.

— Мне стало ужасно стыдно.

13

Поцелуй меня в зад, шлюха (местный сленг).

— Правда? Ты стыдился меня?

— Не тебя, а себя. С чего это я так разорался? Да еще на такую… Вообще — на женщину.

— Тебе стыдно, что ты повел себя некорректно по отношению к человеку, стоящему ниже тебя на социальной лестнице?

— Ага, типа того.

— Видимо, в этом все дело. В ней ты увидел отражение отношения всех твоих знакомых; ведь они поведут себя точно так же! Поэтому ты и взбесился. Она одной фразой показала нам обоим, что я не смогу быть твоей женой.

— Нет, ты станешь моей женой. — Он резко вдохнул, потом с шумом выпустил воздух. — Прошу тебя, стань моей женой.

— Ведь ты — великий сеньор Л. Э. Вальдес. А я — девушка в рваных джинсах. Как я могу быть твоей женой?

— Можешь. Потому что мы любим друг друга. — В тот момент он сам верил в это.

— Да, мы любим друг друга, — Катерина тоже верила в это. — Но неужели ты думаешь, что твои богатенькие друзья и знакомые не узнают о том, что я родилась в горной деревне? Не увидят, что я ношу старые джинсы? Все эти профессора, журналисты, профессиональные модели и литературные редакторы? И что, им будет все равно, что я никогда не была в опере и что я не так умна, как они? О, я знаю, что умна, но не так, как они — я кусаю персик, а не режу на фарфоровой тарелочке специальным ножом. А твоя мать? Она тоже этого не заметит?

— Моей матери наплевать на персики. Она полюбит тебя хотя бы потому, что я тебя люблю.

— Думаешь, что сможешь приказать ей любить меня?

— Да. А остальное не имеет значения. Мне давно приелись и светскость, и цинизм. Какое счастье, что в тебе этого нет! Конечно, поначалу тебе придется несладко. И мне тоже… Я ведь мужчина средних лет, которому посчастливилось подцепить юную красотку. Все умрут от зависти, это точно.

— Все умрут от смеха.

— Пусть смеются, какое нам дело?