Любовь и смерть Катерины

Несколько недель назад на площади около кафе «Феникс» она сунула ему в руку клочок бумаги, на котором второпях нацарапала «Я пишу». История его жизни. Ее смертный приговор. Он и сейчас хранился в его бумажнике, еще не забытый, но уже не перечитываемый, как его книги на полке в маминой квартире, ценность которых заключалась в том, что они олицетворяли, но не в них самих. А ведь сеньор Вальдес до сих пор помнил, как этот клочок бумаги прожигал ему грудь до сердца. Но теперь другой листок бумаги дымился в кармане пиджака, угрожая прожечь его парадный костюм: чек сеньора Корреа шипел, как горящий фитиль, который вот-вот доберется до динамита.

— Не хочешь узнать, как я провела день? — спросила Катерина.

— Прости, я еще не привык к семейным беседам. — Он подавил вздох и постарался выглядеть заинтересованным. — Расскажи, — попросил он, — как же ты провела день?

— Чудесно, спасибо. Даже замечательно. Сначала я изо всех сил притворялась, что слушаю лекцию доктора Кохрейна, но на самом деле думала о тебе… Мечтала о тебе, и это было очень приятно. А потом я еще немного помечтала о разных глупостях — типа кольца с бриллиантом. А потом пила кофе с Эрикой.

— Кто такая Эрика?

Катерина удивленно вскинула на него глаза.

— Мы не так уж много знаем друг о друге, правда?

— Знаем достаточно.

— Нет. Мне кажется, что я знаю тебя давно, потому что я читала все твои книги. Все без исключения и помногу раз. Доктор Кохрейн называет меня афисьенадо.

— Знаю.

— Но я не просто почитательница твоего таланта, я безумная фанатка. Ты говорил со мной с самого детства — в своих книгах — а я, помоги мне Господь, говорила с тобой. Ты не представляешь, что это для меня значило. — Она в волнении положила руку ему на грудь, на узкий лацкан серебристо-серого летнего пиджака, на его бьющееся сердце. — И вдруг в моей жизни случилось чудо: великий человек, умеющий складывать слова так, что от них у меня сжималось сердце, знающий о жизни все, создающий потрясающие истории о простых людях вроде меня, он… — Голос Катерины внезапно упал до шепота, и сеньор Вальдес не расслышал конца фразы.

— Что — он? — с улыбкой спросил он. — Что же он сделал?

— Да нет, ничего. Это я просто так сказала.

— Вот еще! Говори, раз начала.

Катерина пристально рассматривала асфальт. Набравшись храбрости, она посмотрела ему в глаза и сказала:

— И я поняла, какое это счастье — чувствовать, как он движется внутри меня.

Сеньор Вальдес даже отпрянул.

— О, Чиано, ты не понимаешь, что это значит для меня! Ты ведь не фанат! Я люблю тебя безумно, но мы так мало знаем друг о друге.

— Это неважно, — сказал он. — У нас вся жизнь впереди, чтобы узнать больше, а пока и этого достаточно.

— Неужели мы осмелимся?..

— Конечно, я осмелюсь. Если тебе хватит храбрости, то мне и подавно.

— О, мне хватит храбрости! — сказала Катерина, и это была сущая правда. Сеньор Вальдес был жалким вруном и трусом, но она была храброй девушкой. — С тобой мне ничего не страшно, а рано или поздно ты запомнишь, что Эрика — моя подружка, которая живет в соседней квартире.

— Теперь я вспомнил, — сказал он, хотя это было ложью.

— Я так и думала. Конечно.

— И ты пила кофе с…

— С Эрикой! С Эрикой! С Эрикой!

— Я и говорю — с Эрикой.

— Так вот. Я слушала лекцию доктора Кохрейна о трансцендентных числах, сочиняла непристойные, но ужасно возбуждающие истории про нас с тобой, а потом пила кофе с Эрикой. Вот так и прошел мой день.

— А о чем вы говорили?

— Да так, о том, о сем. Ни о чем конкретно.

— Ты случайно не упомянула, что мы с тобой собираемся пожениться?

Катерина улыбнулась своей новой, загадочной улыбкой и сказала:

— Мне ужасно хотелось ей рассказать! Это как комариный укус, который чешется так, что ни о чем другом невозможно думать, но я не решилась. Я все еще не до конца верю, что это произойдет со мной. Не могу поверить, что ты меня хочешь.

— Ого! Я не сумел тебе это доказать?

— Нет, я в другом смысле — хочешь меня настолько, чтобы жениться.

— Так ты не сказала ей?

— Нет, не решилась. Ты рассердился бы, если б я рассказала? Да, Чиано? Ты сейчас говоришь, как маньяк, который заманивает маленьких девочек к себе в машину и хочет удостовериться, что никто не знает, куда они ушли гулять. Почему мне нельзя говорить? Это тайна?

— Я просто спросил.

— А ты кому-нибудь рассказал?

— Нет, никому. Маме, конечно.

— Больше никому?

— Нет.

— А в университете?

— Нет.

— А доктору Кохрейну?

— Нет.

— И никому из профессоров, с которыми я тебя все время вижу?

— Нет, им тоже не говорил.

— Что-то я не вижу большого энтузиазма с твоей стороны.

— Я ведь не такой, как ты. У меня нет Эрики.

На Катерину словно повеяло холодом. На секунду в голове ее родились сомнения — на что же будет походить их семейная жизнь? Неужели вместо вечеринок, застолий, толпы друзей и студентов, сидящих у ног ее великого мужа, поэтов и писателей, пьющих вино и до хрипоты спорящих о судьбах мира, они окажутся запертыми в его квартире, вдвоем, в постели, пока секс не приестся?

В испуге она отогнала от себя эту мысль:

— Что ж, я тоже никому не сказала. Это такая потрясающая новость, что я и сама не до конца верю в нее, как же мне заставить поверить окружающих? Нет уж, подожду, пока у меня на пальце не появится кольцо. Тогда можно будет рассказать, да?

— Конечно.

— Чиано, ты любишь меня?

— Конечно, — небрежно ответил сеньор Вальдес, но спохватился, почувствовав, как неубедительно это звучит.

Он вспомнил день, когда взорвалась бомба, и чувство страха за Катерину, которое он тогда испытал, вернулось и нахлынуло на него с новой силой: такое свежее, томительное, горько-сладкое, что сеньор Вальдес с искренним чувством произнес (правда, вначале мысленно извинившись перед своей прекрасной сине-зеленой машиной):

— Я люблю тебя больше всех и всего на свете!

* * *

Они уже почти дошли до района Пасео Санта-Мария — там, слева под горой есть квартал, где торгуют лучшие в городе ювелиры, которые оттачивали мастерство в течение многих поколений. В каждом городе, наверное, найдется подобное место — небольшой квартал, где сосредоточены лучшие магазины того или иного рода: само собой разумеется, в других районах магазины, торгующие теми же товарами, не котируются так высоко. Местные богачи покупают женам и любовницам украшения только в аркадах Пасео Санта-Мария — это дело престижа. Для любого ювелира огромная честь открыть магазинчик именно в этом квартале, несмотря на непомерную аренду, которую, впрочем, рано или поздно все равно компенсируют покупатели. Коммерция и снобизм испокон веков составляют гармоничный союз.

Чуть в стороне от бойкого квартала располагалась тихая площадь, окруженная нарядными старинными домами, а в самом дальнем ее конце за изящной чугунной оградой цвел и благоухал прекрасно ухоженный сад — опрятные клумбы и рабатки красиво окаймляли посыпанные гравием дорожки. Сеньор Вальдес прекрасно знал этот сад, ведь он находился перед домом мадам Оттавио. Одному Богу известно, почему он решил привести Катерину именно сюда для разговора.

После того как он с чувством сказал: «Я люблю тебя больше всех и всего на свете!», что было по крайней мере отчасти правдой, сеньор Вальдес добавил: