Любовь и смерть Катерины

— А если они будут смеяться надо мной? Вспомни, что с тобой было десять минут назад. Та женщина меня просто не заметила, а ты чуть не прибил ее.

— Никто не посмеет смеяться над тобой.

— Бедный Чиано, они все равно будут.

— Да, — внезапно признал он. — Будут. Ты сможешь выдержать?

В магазине угловатая женщина отпустила жалюзи, уголок которых приподнимала, чтобы посмотреть на улицу, и пошла в глубь зала, покачивая худыми бедрами, как каравелла, скользящая по морской глади, аккуратно ставя один острый носок перед другим, вдавливая в мягкий ковер тонкие каблуки, отмечая дорожкой точек свой путь. Так ягуар неслышно крадется по мху вдоль берега реки, выслеживая добычу, и теряется в тени лиан, а мох выпрямляется за ним, не оставляя следов зверя.

Вздохнув, Катерина подняла на него глаза.

— Да, — сказала она. — Ради тебя я выдержу все.

* * *

Сеньор Вальдес никогда не приходил к матери, заранее не договорившись. Он мог без стука зайти в кабинет к декану, запросто встречался за кофе или за рюмкой бренди с главным редактором журнала «Нация» и, если бы захотел, мог прийти на аудиенцию к самому сеньору Полковнику-Президенту, стоило только позвонить. Однако сеньора София Антония де ла Сантисима Тринидад и Торре Бланко Вальдес по семейному статусу стояла немного выше Президента и чуть ниже Папы Римского.

Они встречались так часто, как требовали приличия и сыновний долг, и эти встречи были спланированы и так же формальны, как танго, но без тонкой интриги кабесео. Они не обменивались многообещающими взглядами, не играли бровями, в их встречах не было ничего неожиданного: ни боязни быть отверженным, ни надежды на взаимность. Сеньора Вальдес всегда настаивала на записке или по крайней мере телефонном звонке — так она защищала право на личную жизнь. И хотя она никогда не отказала бы сыну во встрече, он должен был помнить, что его мать пользуется неизменной популярностью в обществе и часто бывает занята.

С их последней встречи прошло много дней, и расстались они весьма холодно. Со временем чувство неловкости у сеньора Вальдеса усугубилось, так что к матери он не спешил. К тому же сеньор Вальдес не колебался в предпочтениях, если приходилось выбирать между послеобеденным отдыхом с прелестной девушкой и визитом к надутой матери. Да и что мать могла ему сказать? Недовольно звякая ложечкой о стенку чашки из китайского фарфора, поведать очередную caгy об удачной женитьбе какого-нибудь кузена, завершившейся рождением младенца? Нет, спасибо.

И все же он, без согласования, стоял в ее просторном вестибюле в десять часов утра и в третий раз нажимал серебристую кнопку звонка — идентичную целому ряду одинаковых серебристых кнопок. Только под этой кнопкой черными буквами было выгравировано Вальдес.

Звонок немузыкально трещал.

Она спросила:

— Кто там? — Голос, искаженный переговорным устройством, был в целом узнаваем.

— Доброе утро, мама. Это Чиано. — И так ясно, что, кроме него, в целом мире никто не назвал бы ее мамой!

Последовало молчание, которое длилось сталь долго, что он уже собирался переспросить: «Мама?»

Но тут она сказала:

— Доброе утро, милый. Какой приятный сюрприз.

— Можно подняться?

Последовала еще одна наэлектризованная пауза.

— Да, милый. Конечно. Конечно. — Она нажала кнопку.

Когда лифт поднял их на третий этаж и металлическая дверь сложилась гармошкой и, слегка скрипнув, отъехала в сторону, упершись в резиновые амортизаторы и пахнув на них машинным маслом, когда они пересекли коридор и встали перед приоткрывшейся дверью, больше всего его ужаснули ее ноги. Конечно, было только десять часов утра, но сеньор Вальдес испытал шок оттого, что увидел мать практически раздетой — на ней была лишь короткая белая ночная рубашка, а на плечи накинут халат. Неубранные волосы седым гребнем поднимались надо лбом, но все же страшнее всего были ноги.

Настало одно из тех мгновений, когда все понимают с кристальной ясностью, что изменить ничего уже нельзя и можно лишь пытаться уменьшить размеры катастрофы.

Сеньор Вальдес не помнил, когда в последний раз видел ноги матери — после многих десятилетий ношения узких туфель пальцы деформировались, скрючились, налезли один на другой, а ногти стали желтыми, плотными, как птичьи когти. Пухлые морщинистые щиколотки казались кривыми, кожа у колен обвисла. Сеньор Вальдес впервые ясно увидел, что его мать — старуха.

Она инстинктивно сжала на груди ворот зеленого халата, словно пыталась спрятаться за шелком.

— Как приятно видеть тебя, дорогой мой, — сказала она, — почему же ты не сказал, что с тобой гостья?

Сеньор Вальдес перевел глаза с матери на Катерину, которая все еще держала его за руку, не зная, куца деть от смущения глаза.

— Мама, я хочу тебя познакомить с Катериной. Позволь мне представить тебе…

— Чиано, прекрати немедленно! — воскликнула сеньора Вальдес. И, повернувшись к Катерине, сказала без злости, скорее устало: — Милочка, простите меня, но в таком виде я ни с кем не могу знакомиться. Надеюсь, вы меня поймете. Прошу вас, дайте мне несколько минут.

Она повернулась и исчезла за одной из дверей.

Катерина опустилась на низкий круглый пуф, стоящий под полкой, на которой сеньора Вальдес держала книги сына.

— Боже мой, — простонала она.

— Вот именно.

— Чиано, это же просто ужасно! Бедная женщина.

— Мне очень жаль, что так получилось. Я как-то не думал, что она может быть не одета.

— А ты что, думал, твоя мать спит в одежде?

— Да просто я вообще об этом не думал. Никогда не видел ее раздетой.

— Ой, не надо!

— Истинная правда! Даже когда был ребенком, она всегда выглядела безупречно. Моя мать верит, что, если человек при ней снимает перчатки, он нарушает приличия.

Катерина возмущенно уставилась на него, но через какое-то время перевела взгляд на пал, повторив:

— Бедняжка! — Потом взглянула на книжные полки: — Ой, смотри, тут все твои романы. Наверное, она очень тобой гордится.

— Она их не читала.

— Откуда ты знаешь? — Катерина вскочила с пуфа и потянула за корешок «Убийства на мосту Сан-Мигель».

— Не трогай, — прошептал он.

— Почему?

— Говорю тебе, не трогай. Мама очень сердится, когда кто-нибудь без разрешения берет мои книги.

Катерина почти сняла книгу с полки. Она взяла ее, как берет книги человек, любящий читать, но без особого почтения относящийся к самим печатным изданиям: вытягивая том из плотной шеренги других томов за верх корешка. К счастью, Катерина не успела порвать суперобложку или замять ее низ и послушно задвинула томик обратно. Она опустилась на пуф и, сгорбившись, уставилась в окно.