Любовь и смерть Катерины

— Мне нужно кое-что сказать тебе. Давай присядем где-нибудь.

«Мне нужно кое-что тебе сказать». Что? Что еще может сказать мужчина, только что признавшийся девушке в любви такими словами: «Я люблю тебя больше всех и всего на свете!»?

— Нам надо поговорить.

В его голосе прозвучал настойчивый призыв, чуть ли не паника.

— Пойдем туда, — сказал он и, подхватив ее под локоть, повел к задним воротам сада, где почти никогда не было посетителей; правда, Катерина увидела только чугунную решетку и цветы за ней, и идти до них было довольно далеко.

— Куда пойдем? Зачем? В какой сад? Чиано, о чем ты? Послушай, если ты передумал жениться. скажи прямо… Я понимаю, я же сама предлагала тебе оставить все как есть… Если ты передумал… Это не страшно…

— Да вовсе я не передумал! Просто хочу на минуту присесть и поговорить с тобой, что в этом особенного?

— Присесть? Господи, что случилось? Чиано, скажи скорее.

— Ничего не случилось. Могу я поговорить с тобой? Мне надо кое-что сказать тебе наедине, понимаешь? На улице неудобно.

— Боже, у тебя неприятности? С полицией, да?

— Нет! Иди сюда и не задавай больше вопросов.

Им оставалось пройти всего несколько шагов до темно-зеленой скамьи, уютно приткнувшейся к стволу старого каштана, но этот путь показался обоим страшно длинным — оттого, что выяснить предстояло нечто очень важное, они не могли говорить о пустяках. К тому времени, как они дошли до скамьи, сеньор Вальдес уже пожалел, что затеял этот разговор.

Катерина села, повернувшись к нему всем телом, положив ногу на ногу. Поза, похожая на ту, в какой раньше живописцы любили изображать благородных дам, гарцующих в дамском седле на фоне мужниных поместий.

Он искоса взглянул на нее и, не зная с чего начать, провел руками по волосам.

— Господи, Чиано, да скажи, в чем дело, наконец!

Но найти слова оказалось не так-то просто. На другом конце гравиевой дорожки, совсем рядом с домом мадам Оттавио, о существовании которого Катерина, конечно, даже не подозревала, заскрипели чугунные ворота, и в сад вошел доктор Кохрейн. Он неторопливо огляделся по сторонам и, увидев смуглого садовника, уселся на скамью неподалеку от места, где тот подравнивал отросшие ветки шиповника. Надвинув шляпу на лоб, он прислонил трость к колену и развернул приготовленную газету, в которой свежий кроссворд еще не был заполнен словом «любовь».

— Помнишь рассказ, который ты мне читала?

Катерина с облегчением выдохнула.

— О, так он тебе все-таки не понравился? В этом все дело? Боже, благодарю тебя! Это неважно. То есть важно, но я постараюсь в следующий раз написать лучше. Я знаю, это просто ребяческие почеркушки, но подожди, Чиано, я ведь только учусь…

— Да нет же, это вовсе не глупости. В том-то все и дело! Он мне очень понравился. Настолько, что я отослал его одному знакомому.

— О, — пораженно пробормотала Катерина, — кому?

— Ты его не знаешь. Он живет в столице. Его зовут сеньор Корреа, он руководит одним маленьким литературным журналом.

— Каким?

— Ну, маленьким журналом под названием «Салон».

Катерина зажала обеими руками рот и взвизгнула, как десятилетняя девочка.

— Так вот, сеньор Корреа согласился со мной, что рассказ неплох. Так хорош, что он решил его опубликовать.

Катерина не двигалась. Теперь она сидела очень тихо, не отнимая рук от лица, сжав ими нос, будто надела кислородную маску. Сеньор Вальдес увидел, что ее глаза наливаются слезами.

— Нечего плакать, — ворчливо сказал он, доставая из кармана брюк чистый носовой платок — белый. Шелковый синий платок, который он держал в нагрудном кармане пиджака, он решил приберечь. — Но мне кое-что надо тебе объяснить.

Катерина промокнула глаза платком и счастливо улыбнулась ему сквозь слезы.

— Прежде всего возьми это, — он расстегнул бумажник и достал чек сеньора Корреа. — Это гонорар за рассказ.

Он протянул сложенный чек, и Катерина взяла его с осторожностью, с какой саперы подходят к неразорвавшейся мине.

— Не может быть, — сказала она.

— Поверь, все правильно.

— Но это же чек на четверть миллиона корон!

— Правильно.

— Боже, на эти деньги я могу купить себе машину или заплатить за квартиру на годы вперед!

— Поступай, как считаешь нужным. Положи их в банк, оставь на черный день. Единственное, о чем я прошу, — не трать на путешествия — я хочу, чтобы ты была рядом, — и на квартиру их выбрасывать тоже не стоит. Ты ведь будешь жить со мной!

— О, Чиано, я не могу в это поверить! О спасибо, тебе! О! Спасибо!

— Подожди благодарить. Разве мама не говорила тебе, что оборотная сторона есть у всего — как у несчастий, так и у счастливых событий?

Катерина непонимающе посмотрела на него.

— Катерина, мне очень жаль, но произошла чудовищная ошибка. Я хотел тебе помочь. Я запечатал твой рассказ в конверт и послал в «Салон», а там — не понимаю, как это могло случиться, — кто-то из редакторов, а может, сам сеньор Корреа, решил, что это мой рассказ.

Катерина сказала грустно:

— Теперь понятно, почему они столько заплатили. — Она пыталась храбриться; так ученик, которого учитель только что выпорол перед всем классом, изо всех сдерживается, чтобы одноклассники не увидели его слез. — Что же, мне все равно было приятно услышать хорошие новости — жаль, что счастье продлилось недолго. Как ты думаешь, он захочет напечатать его, когда узнает, кто автор? Нет, я понимаю, что теперь он заплатит гораздо меньше, да пусть бы и вовсе не платил! Мне это неважно.

Вздохнув, он посмотрел на Катерину, пытаясь силой воли заставить ее понять.

— Все не совсем так. Понимаешь, он уже напечатал рассказ. Твой рассказ занимает ведущее место в последнем выпуске «Салона».

— То есть как?

— Катерина, твой рассказ напечатали в 'Салоне», потому что сеньор Корреа решил, что автор его — я.

Она нерешительно взглянула на него, потом посмотрела себе под ноги и снова на него.

— Да что же это значит, в конце концов?

— То, что я только что сказал. Сеньор Корреа напечатал твой рассказ и поставил под ним мое имя.