Любовь-морковь и третий лишний

Талантливая, безвременно ушедшая, любимая актриса, замечательный человек, но традиционную фразу о хорошей матери не произнес никто, очевидно, детей у Тины не было.

У гроба стояло несколько стульев, на одном, выпрямившись так, словно его спина была жестко накрахмалена, сидел Семен Петрович, рядом разместился Батурин, потом Щепкина, затем незнакомая мне дама, явившаяся на панихиду в ярко-фиолетовом платье и в бриллиантах, остальные места пустовали.

– Слово имеет Андрей Ильич Густов, – торжественно объявил ведущий.

К микрофону бочком подскочил невысокий толстячок, я моментально узнала его постоянно тиражируемое в телесериалах лицо. На днях я решила отдохнуть, переключая в телевизоре каналы. На первом шел детектив, где Густов играл хорошего милиционера, до не правдоподобности правильного и профессионально грамотного, на второй кнопке в этот же момент демонстрировали ленту, где Андрей Ильич изображал благородного бандита, этакого Робин Гуда, не успела я переметнуться на СТС, как узрела актера в костюмированной мелодраме: одетый в камзол и шляпу с перьями, он дрался с каким-то зверем, похоже, медведем. Дальше терзать пульт я не стала, пошла спать, и вот, пожалуйста, теперь наблюдаю кинозвезду, так сказать, живьем, надо же, он столь же напыщенный, как и на экране.

– Закатилось солнце, – громовым басом заорал Густов, – село за черную черту, упало в пропасть! Люди! Мы остались, а ее нет! Как жить? Как? Римляне, ответьте.

Я вздрогнула, стоявшая около меня худенькая девушка ухмыльнулась, но, очевидно, тут же оценив неуместность смешка у гроба, быстро закашлялась.

– Римляне, – выл тем временем Густов, – свободные граждане, мы одиноки! Пала великая! Плачьте, убейте гладиаторов, унесите их тела львам, а вы, доблестные мужи…

– Он сошел с ума? – весьма невоспитанно спросила я. – Что несет? Какие римляне?

Кашляющая девица замерла, потом шепнула:

– Нет, просто, как всегда, говорит не своими словами, а роль играет, маленько перепутал. Сейчас он шарашит текст из пьесы «Гордость цезаря», следовало другой отрывок выбрать. Ща прижмет руку к груди и рявкнет: «Отомстим за горе».

И точно, Андрей Ильич сложил ладошки у шеи и взвизгнул:

– Отомстим за горе!

– Башку влево, шаг назад: «Я не успокоюсь, пока он не умрет», – шепотком суфлировала девчонка.

Густов склонил голову, отступил от микрофона и со слезами сообщил:

– Я не успокоюсь, пока он не умрет!

Правая длань актера весьма бесцеремонно ткнула в сторону Семена Петровича, я вздрогнула, жест Густова, учитывая текст, выглядел почти неприлично.

– Берите оружие, вперед, – не успокаивалась моя соседка, – бейте, бейте, бейте!

Андрей Ильич набрал полную грудь воздуха, пару секунд постоял молча, но потом вдруг взвизгнул.

– Что с ним?

Моя соседка хмыкнула.

– Bay, пошел другой монолог! Экий у него монтаж получается!

Но мне отчего-то стало не по себе, с лица Густова сползла фальшивая значимость, в глазах появилось абсолютное честное удивление, потом испуг. В ту же секунду Семен Петрович покачнулся и тяжелым кулем свалился со стула.

Глава 12

В зале поднялась суматоха, Батурин бросился к потерявшему сознание меценату, большинство женщин закричали, впрочем, мужчины тоже начали издавать разнообразные звуки. Клацая железным ящиком, пронеслись врачи, потом послышался протяжный вопль, и еще одно тело шмякнулось о паркет, теперь чувств лишилась Щепкина. Замешательство в зале достигло критической точки, но тут появилась Алиса. Схватив микрофон, она, перекрикивая гвалт, заорала:

– Господа, церемония прощания завершена, остальные речи на кладбище, у центрального входа автобусы, прошу всех спешно занять в них места. Ваня, Сережа, Коля, Дима, уносите гроб.

Похороны напоминали фарс. Четверо крепких парней, одетых в синие комбинезоны, уволокли домовину с Бурской, толпа провожающих, громко голося, ринулась в противоположные двери. Впрочем, убежали не все, человек тридцать столпились вокруг Семена Петровича, глядя, как орудуют врачи. Ненадолго в большом помещении повисла тишина, такая густая и плотная, что, казалось, ее можно резать ножом.

– Ну что с ним? – ракетой взвился к потолку голос Батурина.

– Ничего сделать нельзя, – прозвучало в ответ, – все, он умер.

Люди шарахнулись в сторону.

– Не может быть! – истерически взвизнула какая-то женщина. – Немедленно лечите Семена.

– У нас простая «Скорая», – растерянно начал оправдываться врач, – не кардиология, не реанимация.

– Так вызовите лучших специалистов! – заорал Батурин.

– А толку? – глухо ответил врач. – Он сразу умер, похоже, это инсульт, все лицо перекосило, а может, инфаркт, не могу так сказать.

– Вдруг он жив? – с надеждой воскликнул кто-то. – Искусственное дыхание делайте или такие утюги к груди прикладывайте!

– У меня дефибриллятора нет, да и не нужен он тут, – мрачно пояснил врач.

Над залом вдруг вспыхнула вспышка.

– Не снимать, – затопал ногами Юлий, – охрана, гоните папарацци вон, камеру разбейте, живо, живо… Ты, врач, работай, пока нормальные спецы подъедут.

– Они не боги, – рявкнул эскулап, – все, помер он.

– Господи, – застонал Батурин, – за что мне это?

За что, а? За что?

Толпа зашевелилась, из ее глубины послышались всхлипывания и рыдания.

– Да уж, – прошелестело за спиной, – бог не фраер, все видит и наказывает! Жаль только, Валька раньше померла, ей бы пожить, помучиться, увидеть, как денежки закончились.

Я обернулась и увидела женщину лет пятидесяти, самого затрапезного вида. На актрис, не преминувших даже на похороны нацепить меха и драгоценности, она была похожа мало, впрочем, на сотрудников театра тоже, скорей уж на бомжиху, принарядившуюся на праздник. На говорившей красовался жакет с потертым воротником из кролика, длинная бесформенная юбка, из-под которой высовывались некогда белые сапоги, на голове нечто типа берета. Из-под него выбивались сальные пряди, а опухшие глаза и одутловатое лицо без слов рассказывали – дама любит выпить, причем не чай с сахаром, а пиво с водкой.

– Как вам не стыдно радоваться чужому горю! – вырвалось у меня.

Алкоголичка прищурилась:

– Да? Кому беда, а кому счастье.

– Вы о чем?

Бабенка хмыкнула:

– О жизни. Валька померла, Семен только что на тот свет отъехал, деньги его куда отправятся?

– Родственникам.

– Я одна.

– Вы?

– Чего так удивляешься? Ты сама-то кто? – прищурилась пьянчужка. – На ломаку не похожа… Фанатка Валькина?

Я не успела раскрыть рот, как тетка вдруг заулыбалась: