Любовь напротив

И действительно, ветра в волосах Алекс было много, потому что я ехал практически по пустым дорогам, не убирая ноги с педали газа. Мариетта сидела рядом со мной и, обернувшись назад, перебрасывалась шутками с нашей неразлучной парочкой. Алекс полулежала на широком заднем сиденье, положив голову на грудь Шама, который уютно устроился в правом углу салона и со смехом отвечал на подначки Мариетты. Со своей стороны я не скрывал, что для меня эта поездка в Рим была лишь предлогом для того, чтобы в некотором смысле взять их под свой круглосуточный контроль — в особенности Алекс. Я совершенно открыто поправил зеркало заднего вида таким образом, чтобы постоянно видеть ее, но она упорно не хотела встречаться со мной взглядами. Было просто восхитительно видеть перед собой залитую солнцем дорогу и отражение ее лица, которое постоянно находилось в моем поле зрения. Стоило ей сдвинуться в сторону, как я тут же поправлял положение зеркала, при этом захватывая иногда лицо Шама, по ироничному выражению которого я понимал, что для него не осталась незамеченной моя погоня за отражением Алекс. Я полагаю, она могла показаться ему ребячеством, этакой шалостью, тогда как на самом деле мы с Алекс прекрасно понимали истинный смысл и значение постоянной охоты за ее взглядом. Но мы делали вид, что не придаем этому никакого значения, особенно Алекс, которая очень естественно избегала моего взгляда в глубине зеркала, что укрепило меня в моих ложных выводах. Неужели ее все-таки волновала та настойчивость, с которой я стремился заглянуть ей в глаза? Как устоять перед постоянным преклонением, сдержанным и в то же время довольно докучливым? И вот, неужели мои труды оказались не напрасны? По правде говоря, я начинал этого опасаться… почти. За несколько дней до нашего отъезда, выходя от Алекс и Шама, я встретился в их коридоре с Мириам. Как всегда, она ступала на носках своих шпилек, чтобы не нарушать тишину стуком каблуков.

— Ну, как? — прошептала она с волнением и вожделением в голосе.

— Как? Прошлым вечером я добился от нее согласия…

— Она согласилась? Я тебе не верю…

— Согласия расстаться с Шамом…

— Расстаться? Что значит расстаться? Я тебя не понимаю.

— Я уговорил ее оставить Шама одного и поехать со мной на машине. Мне было необходимо, чтобы все видели меня с ней на съемочной площадке, где Мари снималась в последних монтажных эпизодах фильма.

— Чтобы люди видели, как вы вдвоем приехали в твоей машине! И ты говоришь, что она, якобы, согласилась… Что она не против того, чтобы твоя жена думала, будто вы с ней переспали? — Мириам подчеркнуто говорила со мной на «ты», и мне это было неприятно.

— Да, согласилась остаться со мной наедине в моей спальне на колесах, чтобы довести мою жену до белого каления. Именно так.

— Алекс меня удивляет… Ну, и что же дальше?

— А дальше… я вам ничего не скажу.

Она продолжала настаивать и я, словно уступая ее напору, исхитрился сформировать у нее ложное представление о сложившейся ситуации. Я не мог признаться ей в своем поражении, особенно если учесть, что Алекс, по сути дела, была в моих руках в уютном салоне «Бьюика». И, как я это было уже не раз, — несмотря на некоторую раздраженность, вызванную намеками на Алекс, — я не отказал себе в удовольствии подвезти Мириам домой, где мне представился случай убедиться, что, несмотря на жару, она все так же была затянута в корсет и не изменила своему пристрастию к дорогому нижнему белью. На этот раз мне удалось только освободить ее груди, все такие же красивые и белые, из плена жестких чашечек лифа. Чтобы доставить ей удовольствие и насладиться самому, я вошел в нее — не рискнув раздевать, чтобы не запутаться в бесчисленных крючочках и застежках, через хитрые прорехи в кружевной пене. Кроме того, прежде чем выехать из Парижа я навестил Джульетту, чтобы рассчитаться со своими, так сказать, долгами: с ее любезного позволения я имел возможность наблюдать за интимной жизнью моих друзей, оставаясь при этом незамеченным.

Но на этот раз, благодаря поездке в Синеситту, они были у меня в руках. Мне наконец-то удалось вытащить их из мансарды. Невозможно передать то ликование, которое я испытывал, зная, что теперь они наши… Да, наши, потому что по бурной радости Мариетты было видно, насколько глубоко она погрузилась в мою игру. Сегодня это уже стало клише — особенно в кино — и я с улыбкой описываю наш отъезд на юг на большой американской машине. Давайте перенесемся в пятидесятые годы и, освежив память воспоминаниями, представим себе сверкающий хромом огромный легковой автомобиль, уносящий на юг две молодые пары — веселые, красивые и беззаботные. В то время юг мало кого привлекал, разве что артистов да толстосумов. С деньгами у нас проблем не предвиделось, ибо Мариетте жадность была несвойственна. Наоборот, она любила сорить деньгами и, смеясь, говорила: «Пусть вернутся, когда их будет не хватать». Это расточительство говорило о ее удивительной уверенности в себе и своем успехе, которую даже мне не удавалось поколебать своим постоянными насмешками и ироническими замечаниями. Перед отъездом из Парижа она подписала весьма солидный контракт на участие в совместном франко-итальянском проекте, и теперь мы мчались на предстоящие съемки, наслаждаясь атмосферой веселья и беспечности. Выжимая из «Бьюика» все, на что он был способен, я старался поддерживать в салоне неощутимую ауру эротизма, пропитанную очевидным намеком на распутство, к которому склоняла каждая деталь роскошного автомобиля, и почти навязчивыми напоминаниями — специально для Алекс о различных неприличных историях, в которых были замешаны мужчины и женщины, известные в Голливуде своей скандальной репутацией. В то время шоссе, ведущих на юг, еще не существовало, и мы ехали по узким и пустынным дорогам, минуя леса, деревни, небольшие городки; и даже в городах довольно крупных наша открытая машина производила настоящий фурор. Мы проносились по сельской Франции, оставляя за собой отзвуки задорного смеха и немного скандальный, хоть и совершенно пристойный, образ двух молодых женщин с развевающимися на ветру длинными волосами, сидящих в обнимку с такими же молодыми мужчинами в сверкающей хромом и полировкой роскошной синей машине, каких здесь — в местах, названных позже «французской глубинкой», — не видывали со времен войны.

Продолжая искать в зеркале заднего вида глаза Алекс, я рассказывал о «зажигательной рыжей» — так звали в Голливуде Морин О’Хара^[56], которая достигала настоящего оргазма только тогда, когда знала, что в это время ее могут увидеть посторонние. Однажды ее застали врасплох билетерши «Грауманз» — одного из крупнейших голливудских кинотеатров: лучи их фонариков высветили актрису в тот момент, когда она трахалась с каким-то южноамериканцем. Морин, как ни в чем не бывало, довела дело до конца и испила до дна чашу своего наслаждения после чего, позаимствовав у одной из билетерш фонарик, принялась искать между сиденьями бриллиантовую запонку, которая потерялась во время любовных утех. Наконец, спокойно приведя в порядок юбку и блузку, звезда удалилась с презрительной улыбкой на губах, даже не удостоив взглядом толпу ошеломленных зрителей. За этим последовали жалоба управляющего кинотеатра и судебное разбирательство. Скандальную сцену воспроизвели в суде, но в отсутствие Морин, которую нигде не могли найти. Поскольку судья Уокер, через руки которого проходили все скандальные дела Голливуда, пожелал составить себе представление о положении, в котором находилась актриса, — по словам билетерш, она лежала на трех сиденьях — сцену воспроизвели прямо в зале суда. Управляющий «Грауманз» с радостью согласился взять на себя роль южноамериканца, а молодая и хорошенькая журналистка из мелкой газетенки «Конфиденшиал»- принять непристойную позу, в которой застукали звезду. Перед присяжными поставили три кресла, на которые, задрав юбку и распахнув на груди блузку, улеглась журналистка и непринужденно подняла вверх разведенные в стороны ноги. Управляющий также занял положенное ему место. Но на этом дело не закончилось! Присяжные хотели знать больше. Это были шесть пожилых дам, безупречных с точки зрения американского целомудрия. Они сочли необходимым немедленно отправиться в кинотеатр, на место «преступления». Старые дуры буквально обнюхали три кресла в тридцать пятом ряду, но не нашли ни малейшего следа совершенного здесь ужасного акта… И вдруг сенсация! На второй день процесса в суде появляется Морин О'Хара, потрясая подделанным паспортом, из отметок в котором следует, что в момент совершения инкриминируемых ей действий она находилась в Испании в компании с подругой-монахиней. И хоть весь зал под присягой показал, что она была в «Грауманз», Морин упорно стояла на своем. Суд вынес решение допросить ее и монашку с использованием детектора лжи, и прибор дал однозначный ответ: красотка О’Хара и монахиня бессовестно лгут… Признаюсь, я испытывал огромное удовольствие, описывая эти комические эпизоды, которые вызывали у нас гомерический хохот. Мне нравилось наблюдать в зеркале за Алекс, восхитительно темпераментной, радостно смеющейся и такой красивой в вихре длинных рыжевато-золотых волос. Я испытывал дружескую ревность и умиротворенность, глядя, как Шам пытается отвести в сторону живую, трепещущую на ветру шевелюру, которая постоянно закрывала ему глаза и попадала в рот, потому что Алекс как всегда влюбленно опиралась на своего художника, прижавшись спиной к его груди. Сидящая рядом со мной Мариетта, похоже, тоже была очарована этим зрелищем, и когда теплые летние сумерки стали сгущаться над чисто французским сельским пейзажем, я почувствовал, как ее рука легла на мое бедро и поползла к средоточию моих желаний, словно для того, чтобы настроить нас на ту же чувственную волну.

В этот первый вечер мы остановились на ночлег в маленькой гостинице на берегу Луары. По воле случая, который предвещал любопытный поворот событий, почти все номера оказались занятыми гостями деревенской свадьбы… Свободной оставалась только комната с двумя большими кроватями, и мое сердце затрепетало при мысли, что мы все будем спать так близко друг от друга. Окно комнаты выходило на берег реки с красивым садом, украшенным множеством разноцветных лампочек. Как сказал бы занудливый Руссо, тут «царила атмосфера наивного и очаровательного сельского веселья». Одним словом, то, что я ненавижу! Два длинных сервированных стола ожидали начала пиршества, на которое хозяин гостиницы тут же, не подумавши, имел «любезность» нас пригласить. Без долгих колебаний мы сняли комнату с двумя кроватями, и под нажимом устроителей торжества были вынуждены принять приглашение на свадебное застолье. Но едва мы вышли из нашей комнаты, куда отнесли весь багаж, как хозяин гостиницы попросил меня сделать ему одолжение — съездить «на вашей прекрасной открытой американской машине» на другой конец деревни за молодоженами и привезти их в гостиницу. В чем, конечно же, я не мог ему отказать, хоть это и вызвало у меня некоторое раздражение. Вот так я стал шофером свадьбы. Я оставил Мариетту, Алекс и Шама, которые со смехом принялись подначивать меня по поводу моей новой роли, на попечение жены хозяина гостиницы, и она тут же увлекла их к обвитой зеленью беседке, где находился украшенный цветами буфет. Двое крестьян с красными мозолистыми руками, одетые метрдотелями, разливали напитки. Участие в этом сельском празднике сначала показалось мне забавным, но очень скоро я почувствовал, что сыт им по горло… пока мне, вдруг, не стукнуло в голову, когда я забирал молодых, — что эта ослепительная молодая женщина в обтягивающем и местами почти прозрачном платье предназначалась в этот вечер мне. Все молодые женщины красивы и безумно желанны в день своей свадьбы, и не просто красивы — они прекрасны, разве не так? И в этом нет ничего нового: принарядите любую девушку, подкрасьте ее поярче, наденьте на нее украшения и венок из свежих цветов, осыпьте ее бесчисленными комплиментами, и любая новобрачная на несколько часов станет самым прекрасным сокровищем на земле. И они все это знают, можно сказать, с пеленок. Как, впрочем, и то, что эта магия недолговечна. Да, они знают, что назавтра зеркало покажет им совсем другую женщину, и что они уже никогда не будут такими неотразимыми красавицами… какой была в тот вечер соблазнительная новобрачная с берегов Луары, в которую я влюбился на пару часов.

В знак благодарности за использование в интересах молодых «красивой американской машины» ее хозяина посадили за столом прямо напротив невесты. Стол был очень узким, и я тут же подумал о ее коленках, которые едва не касались моих. С извращенным удовольствием я прочитал во взгляде молодой женщины, что только теперь благодаря мне она осознала всю деревенскую глупость и ограниченность увальня-мужа, которого избрала себе в спутники по жизни. Неловкий в движениях из-за тесноватого свадебного костюма, он постоянно лез к ней целоваться, но она, словно пробужденная моим восхищенным взглядом, в котором сквозило неприкрытое желание обладать ею, уклонялась от неуклюжих объятий молодого и потом и вовсе запретила ему прикасаться к себе. Конечно, это выглядело как своеобразное кокетство, которое, с увеличением количества выпитого, стало объектом шуток гостей. Нет ничего необычного в том, что невеста ведет себя недотрогой по отношению к тому, кто взял ее в жены: в народе принято считать, что это часть игры в девичье целомудрие. Но то, что под настойчивым взглядом приезжего, актера, да еще мужа кинозвезды невеста вдруг проявляет отвращение к тому, с кем ей предстоит провести всю оставшуюся жизнь, может подействовать не хуже ледяного душа.

Тем временем, мне удалось зажать под столом между своими ногами обе ноги невесты. Я ел только одной рукой, а второй ласкал лодыжки и ступни прелестной крестьянки, с которой, несмотря на ее слабое сопротивление, потихоньку стянул туфли-лодочки. Как я уже упоминал, стол был очень узкий, и я без труда поднял ноги молодой и устроил их между своими, так что к десерту, когда сидящие за столом гости начали распевать обычные в таких случаях неприличные песенки, в такт которым невеста покачивала ногами, из-за мягких ритмичных прикосновений у меня случился сильнейший неконтролируемый оргазм, и я залил спермой ее чулки. Соседи по столу подумали, что приезжему стало плохо, и ему быстро подали чашку кофе. Ах, эти городские совсем не умеют пить! Жених, не скрывавший удовольствия при виде моей слабости, по-дружески обратился ко мне и заплетающимся языком сообщил, что алкоголь на него совершенно не действует. Все это время малышка Зерлин пыталась убрать свои ноги, которые я продолжал удерживать, плотно прижав к своему члену, ничуть не обмякшему после первого извержения…

Стоит ли описывать другие подробности свадьбы? Добавлю только, что на рассвете я, чужак в этой деревне, танцевал с молодой, тогда как ее новоиспеченный супруг, перебравший вина, уже давно спал, уткнувшись лицом в стол. И, сжимая в объятиях новобрачную, я думал о художнике Пикабия^[57], который в двадцатые годы тоже попал на крестьянскую свадьбу, направляясь на юг на своем кабриолете. Но в отличие от меня он не был связан присутствием жены и пары сонных друзей. Протанцевав с невестой всю ночь, денди Пикабия на рассвете увез ее с собой. Поговаривали, что Дюшан^[58], которому Пикабия рассказал о своем приключении, положил его в основу своего знаменитого «Большого стекла»^[59]. Несмотря на мою склонность к отождествлению, я не стал повторять подвиг Пикабия, и на рассвете, получив от новобрачной все, что было можно, присоединился к Мариетте в нашей общей комнате. Она ожидала меня, лежа в постели, зато Алекс и Шам на соседней кровати спали как убитые.

— Ну что, паршивец, ты хорошо развлекся? — прошипела она.

— Надеюсь, ты на меня не сердишься?

— Конечно, сержусь! Алекс и Шам тоже… Мы пришли к выводу, что ты — отвратительный, гнусный тип…

— Неужели? Неужто и в самом деле отвратительный? Ты сердишься?

— Да. Очень.

— И Шам тоже?

— Конечно. Ты хоть знаешь, который сейчас час?

— А… скажи… Алекс… Наверное она тоже сердится на меня.

— Я понимаю, что ты хочешь от меня услышать. Нет, она не рискует проявлять ревность… как, впрочем, и я… Ты был омерзительно самодовольным и самоуверенным, так кичился своим превосходством… Ты мне отвратителен… Кстати, не могу понять, как эти придурки крестьяне, не отделали тебя кольями…

— Ну, полно тебе, Мари! Ведь это не я… они сами отвели мне роль сеньора. Американская машина, ты — подумать только! — кинозвезда… Алекс… и даже Шам…

— Верно, признаю это… И ты ее трахнул? Ты действительно посмел… Ты воспользовался… э-э… «правом», которое дали тебе эти крестьяне?

— Без всяких проблем.

— Подонок!

Удовольствие от обмана было слишком велико, поэтому мне не хотелось сознаваться, что, несмотря на некое гипнотическое состояние, в котором находилась новобрачная, я не смог воспользоваться ее слабостью. Да, я просто не смог этого сделать из-за — скажем так — осушения источника: кроме неконтролируемого семяизвержения под столом я несколько раз бурно кончал во время танго и медленных танцев в объятиях невесты, которая весьма умело выдаивала меня, ритмично прижимаясь ко мне бедрами.