Любовь нас выбирает

— Максим?

Хотел бы, Надя, отозваться, но не могу! Кто-то определенно требует меня на том конце телефонной линии — это батя, а я — его нерадивый сын совсем забыл, просто напрочь отшибло, что они с мамой собирались сегодня ко мне заехать, так называемый плановый визит с проверкой нанести, заодно что-то передать и заменить. Если папа с мамой в гости едут, то это однозначно касалось бы постельного и повседневного белья. Черт! Просто вылетело из перечня моих недельных мероприятий! Да запамятовал! Просто наглухо. Вот же я неблагодарная свинья!

— Алло, пап, привет! — в трубку говорю, а подбородком осторожно, не настырно, указываю кукленку, что ей пора на выход, пойти в душ, в конце концов, и привести себя в надлежащий человеческий вид.

— Максим, а ты где? — отец спокойно спрашивает. — Я не перепутал? Сегодня, вроде как, мы у тебя должны были встречаться?

Где я? Я, наверное, в гостях у Нади Прохоровой. Так будет правильнее описать наше с ней добровольно-принудительное соседство. Если честно, то еще и не решил. Мы с ней не обговорили, просто не успели, не дошли до этой слишком злободневной темы, где я буду сегодня спать и ночевать. Ее отец просил за Надькой проследить — это его мне строгая родительская заповедь, но хозяйка все-таки тут она и как ей заблагорассудится, так тому и быть.

— Я в доме Петра Андреевича…

— Прохорова? — батя не дает мне договорить, как-то даже «невоспитанно» перебивает. — Охренеть! А что такое? Не понял. Андрей мне ничего не говорил.

Вот и замечательно, вот и хорошо. Пусть так и дальше пока будет. Я у Надежды, кстати, тоже не успел выяснить, что Андрей ей там наговорил о своей осведомленности в наших шестилетних отношениях.

— Максим?

Похоже, слишком резко отключился и замолк — надо заново вступать в игру.

— Я здесь.

— Ты у Прохоровых? Что-то произошло? Мы с матерью у тебя под дверью в ресторане. Нам приехать?

Думаю, сейчас отец крутится волчком перед ничего не понимающей мамой и делает безумно озадаченное лицо.

— Пап, это долго объяснять. Но все в порядке. Надежда заболела, взяла официальный больничный, а Андрей попросил пока за ней немного присмотреть…

— Андрей?

— Петрович, — за каким-то хреном, по-видимому, ни к чему и уже слишком поздно уточняю. — Андрей Петрович, я его имел в виду.

— Вы, — папка начинает шепотом подкидывать какие-то опасные вопросы. — Вы…

— Мне очень неудобно говорить. У Нади, слава Богу, нет температуры, видимо, что-то съела некачественное, отравилась. Полностью мой косяк…

— Мама вышла, сын, отошла, ушла на улицу, тут как-то душно на этаже, пошла на свежий воздух, а я тут сейчас один, — слышу уже более бодрый папин слегка запыхавшийся голос, — ты и она, то есть Надежда, это то, что я думаю…

Боюсь даже представить, что он думает обо всем этом сейчас и в каких красках наше продолжение представляет!

— Я… Отец прости меня. Но мы не будем ни о чем таком говорить.

— Да чтоб вас всех разорвало! Вот так значит? Как что-то, так Шевцов, ты у нас задира, ты помоги, ты приголубь, твою мать, вытащи доблестного сына из тюрьмы. А как что-то хорошее, приятное, блядь, одухотворенное, так… Юра, вон поди! Баста! Вы меня заколебали…

— Отец! Мы… У нас… Послушай, это не телефонный разговор, а сейчас поздний час, чтобы такое обсуждать или… — пытаюсь сгладить образовавшуюся неловкость.

— Значит, поздний. Понял, все ясно. Лады! Когда обратно тебя ждать? Нам с матерью тут посидеть или мы на этот вечер можем быть свободны?

А я не знаю, что сказать! Правда-правда.

— Поезжайте домой, конечно. Очень некрасиво получилось. Папа?

— Что?

— Маме передай привет.

— Обязательно, несомненно, — он замолкает на одно мгновение, а потом аккуратно задает вопрос. — Андрей знает? Прохоровы в курсе, что вы это, ну с Надей… Максим, я прошу тебя, это важно, она — семья! Галя — моя сестра, а Андрей… Мы с ним не один пуд соли съели вместе…

Я помню про нашу типа «родственную» составляющую — как такое вообще можно забыть. Когда-то, шесть лет назад, она и сыграла в наших с кукленком отношениях существенную, я бы сказал, ключевую роль в разрыве:

— Заткнись, Зверь, и успокойся. Ты трахал двоюродную сестру! Пошел вон!

И не сестру, и слава Богу, но на шесть лет я однозначно замолчал, а надо было добиваться, вот как сегодня, например, при разговоре с Прохоровым или с ней на заднем дворе.

— Да. Я ему представился.

Думаю, что не стоит больше никому знать о том, что Андрей собственноручно свел тот самый дебет с кредитом и вычислил нас по неосторожной Надиной фотографии, и просто по итогу прижал меня к стене.

— Лады! Ну, тогда передавай Надежде привет и наши пожелания ее скорейшего выздоровления.

— Передам обязательно. Спасибо.

Мы отключаемся с ним практически одновременно, откидываю телефон на стол и осматриваюсь на хорошо знакомой кухне. Я ж тут жил, поэтому ничего в диковинку или в новинку — все теплое, родное, знакомое и близкое. Жил, правда, один! Но не с ней. Куда она пошла? В какую комнату? На первом или втором этаже? Хожу по коридору и прислушиваюсь. Похоже, тут! Наконец-то, эту даму вычислил.

— Надя, — тихонько в дверь стучу.

— Я… Здесь, — осторожно, словно прячась, отвечает.

— Можно? У тебя открыто?

— Да. Но Мак…

Я не буду больше спрашивать разрешения — это точно ни к чему! Открываю дверь и внутрь захожу. Она сидит на бортике наполненной водой и пеной ванны, совершенно не раздевшись, по-прежнему в том обезображенном грязью и моющими средствами свитере, в распахнутых на уровне ширинки джинсах, с босыми ногами и распушенной, растрепанной копной.

— Надь, я думал, ты уже помылась, а ты даже не приступила. Ну, в самом деле, поздний час! — как неразумную журю.

Кукленок неуверенно приподнимается и с опущенным стесняющимся видом подходит ко мне.

— А ты?

— Если не возражаешь, то хотел с тобой, — пытаюсь и без слов ответ ее прочесть. — Если — нет, Надя, я выйду. Слышишь? Не буду смущать или настаивать.

— Угу.

— Надя, я могу остаться?

Тонкие пальчики, словно нить в канву, протягивают каждую пуговичку через слишком плотные петлицы — одну за одной, одну за одной, а я от этого с блаженной рожей плыву. Она раскрывает полы рубашки и раскрашенными в бриллиантовый зеленый ладонями проглаживает мою грудь.