Любовь нас выбирает

Бум! Скрип! Бум! Скрип!

Я брожу по дому, заглядывая в каждую комнату. Естественно, натыкаюсь на «будуарчик Наденьки-кукленка» и на те же коробки с ее личными вещами — Прохоровой нигде нет. Зато на всем пути моего путешествия по дому меня отчетливо преследует однообразный надоедливый шум:

«Бум! Скрип! Бум! Скрип!».

Достаю мобильный телефон и набираю Надю — слышу только старую до боли знакомую мелодию и пронзительный великолепный женский вокал:

«Spending my time, Watching the days go by, feeling so small, I stare at the wall, hoping that you think of mee too»*.

Прелестно! Где она? С телефоном, очевидно, Найденыш распрощался на втором этаже, а сама куда подалась? Пора в полицию заявление подавать — шесть дней уже прошло! Еще раз обхожу территорию, теперь заглядываю под кровати и даже в углы, хлопаю дверями ванных комнат, включаю свет в каморках и кладовых. Одна комната только не поддалась — заперто, но там ее точно нет, потому что краем глаза в одно из окон, выходящих на тот самый детский задний двор я замечаю наконец-то тот самый источник странных «бумко-скрипящих» звуков… Да чтоб меня! Серьезно, Надь?

— Привет, Надежда! — спокойно, чтобы не спугнуть.

Она, как обычно, в одном лишь огромном свитере с мохнатым воротником под горло, с каким-то чудаковатым наскальным орнаментом, в черных узких джинсах, рассевшись маленьким задом на старой покрышке, спокойно раскачивается, отталкиваясь одной ногой в каком-то смешном валенке от каменного полотна забора. Вот он этот самый «Бум!», а ветка вторит ей — «Скрип!».

— Надь…

Бум! Скрип!

— Слышишь?

— Как ты меня нашел, Зверь? Выследил? — не прекращает движения. — Вынюхал? Приперся дожирать, терзать то, что не доел, потому как прервали…

— Надя!

— Пошел вон! Я не ждала гостей!

Бум! Скрип!

— Твой отец дал мне ключи.

— Не сомневалась, что мужики найдут общие темы для разговоров. Ты слишком рано… Думаю, где-то недельки через две.

Бум! Скрип!

— Я…

— Задержки нет… Но и я не сильно слежу за своим циклом. Повода все не было, а тут ты… Настоящий мужик показал силу и желание! Еще какое искреннее рвение вдобавок… Связался с жалкой куклой! Мужик!

Бум! Скрип!

— Ты не могла бы остановиться? — тихо спрашиваю. — Нам надо поговорить.

— Я накупила тестов, Зверь. Все использую, обещаю. Результат представлю в письменном виде, но через адвоката, не хочу с тобой общаться — отвратителен, противен. Мерзость! Жесть! Сейчас говорю, как есть, как чувствую! Все будет без обмана, ты же этого хотел? Так планировал? Такое выполнял примирительное задание?

— Надь… Прости меня!

Бум! Скрип!

— Ты очень рано пришел, повторяю еще раз. Обычно, к наказанным домашним питомцам приходят после того, как они все-все осознают и примут свою поруганную участь, затем постоят в углу, поссут туда, куда надо, а потом уж только доблестный хозяин чешет им пузо, ухо, дергает за сиськи…

Я хватаю ее резко и насильно останавливаю этот круговорот. Держу крепко, но никуда не исчезающей инерцией меня тянет вперед вместе с этой тарзанкой — я упираюсь и двумя ногами останавливаю этот разбег.

— Пусти меня, — вырывается и шипит гадюка.

— Нет.

— Я еще не осознала свою вину, потому что ни в чем не виновата, — теперь она добавляет резкие движения плечами. — Пусти, сказала, тварь! У меня все тело болит…

— Я не хотел, ты сама упала.

— Естественно, тут без сомнений. Не переживай. Жалобы в полиции нет — я не заявляла. Сказала, что…

Видимо, мы слишком навалились своей обидой на эту детскую импровизированную качель или ветка дуба устала держать переизбыточный вес, но теперь к нашей борьбе добавляется характерный хруст и общее с кукленком падение на мокрую, только-только покрывающуюся снегом, землю. Я ориентируюсь быстрее и подкладываюсь под ее тело.

Твою мать! Больно! Надька упирается и бьется, совсем не дает времени на перегруппировку, толкается, пытается даже по яйцам мне зарядить. Она действительно защищается от меня, как от насильника. Это есть! Но нет доверия — нет отношений:

«Максим, доверие человека легко потерять и так тяжело заново получить».

Мать была права! Вот же оно — Прохорова и ее обезумевший Зверь! Стоп! Так не хочу. Я все же сдаюсь — не могу сражаться с этой женщиной, отпускаю ее — выхода-то все равно нет. Это и выглядит, как самое настоящее насилие — держу девчонку, лежа на голой промерзшей земле.

Кукла поднимается, шмыгает носом, отряхивает джинсы, разглядывает грязные ладони и затем неожиданно подает мне руку.

— Спасибо, — я беру и опираясь на хрупкую израненную ладошку, поднимаюсь с земляного пола.

А вот это было зря! Поторопился, Зверь!

Она размахивается — я слежу за этим и не отвожу лица. Удар-пощечина:

— Это за обман!

Я возвращаюсь к ней и смотрю в глаза — зря, провоцирую ведь на действия — прекрасно сам все понимаю!

Ну, вот и еще одна:

— За наше долгожданное и выстраданное примирение!

Ухмыляюсь и все равно смотрю в ее лицо. Жду, жду, жду и вот она:

— За мою возможную беременность!

— Не буду за это извиняться. Слышишь, кукла? Не буду! Не дождешься! Никогда! За это — НЕТ!

Еще один удар:

— Я не прошу об этом! Я ведь и не прощу тебя за ребенка… Запомни! Никогда!

Мне кажется, что я скалюсь по-собачьи и даже дергаю, как перед нападением, своей верхней губой. Ладони превращаются в кулаки, и я инстинктивно группируюсь в стойку — она бьет меня долго, в какой-то момент я даже перестал считать, если ей от этого будет легче, то пускай. Надька останавливается внезапно, всхлипывая, плачет и по-детски отряхивает обе красные набитые ладошки. У кукленка от ударов по моему рылу руки теперь болят. Сейчас, по-видимому, мой выход — Прохорова с воспитанием Морозова закончила:

— Иди сюда! — подтягиваю грязную и заплаканную куклу, еложу небритой рожей по ее волосам. — Надь, прости меня…

— Нет, — бубнит мне в основание шеи. — Нет, нет, нет, нет — и тихо добавляет, — никогда!

— Да, — еще крепче прижимаю тело, — ты меня уже простила, Наденька. Я же вижу и даже почувствовал, ты так била, как будто…

— Я еще могу…

Отпускаю и раскрываю руки:

— Готов! Давай. Я жду!

Вижу, что дрожит, чувствую, что хочет, но — НЕТ! Нет! Все? Это новый старт, кукленок?