Любовь окрыляет

Он вышел из квартиры в тот вечер. Потоптался на лестничной клетке. Решил, что телогрейку застегнуть надо, а то застудит спину, тогда беда. Радикулит его и в тюрьме мучил, и на воле. Застегнул, значит, телогрейку. Зажал зубами папиросину, только хотел спичками чиркнуть, как дверь этажом ниже открылась, и женский голос произнес:

– Так ты, Геночка, подумай, подумай…

– Нечего мне думать, – ответил мужской голос. – Лошадь пускай думает, у нее голова большая.

– Дурак.

Женщина явно обиделась и застучала каблучками вниз по лестнице. Мосин тоже медленно двинулся вниз, подхватив мусорное ведро. Кто и с кем разговаривал, он не знал, мог лишь догадываться. С соседями не знакомился из принципа и даже не здоровался при встрече. Но на дверь молодого мужика, как проходил мимо, покосился. Отсюда дамочка-то, видать, выпорхнула. Две другие двери на площадке железные, они так не стукнули бы. Отсюда выскочила обиженная и вниз пошла. Только вот…

Только вот не дошла она до первого этажа. Мосин прислушался. Нет, дамочка явно не торопилась. Все что-то чертыхалась вполголоса, чертыхалась, а потом принялась в какую-то дверь звонить.

– Здрассте, Наталья Ивановна, – промурлыкала она, когда Мосин уже площадку третьего этажа миновал. – Скучаете?

– Здравствуй, Ниночка, – пропела старушенция, которую Степан возненавидел с первого дня, как увидал.

До того гадкий взгляд был у бабки, прокурор таким не смог бы похвастать. С первого дня цеплялась она своими погаными глазенками за Мосина. Все что-то жевала и жевала губищами своими, глядела и глядела ему вслед, будто по лопаткам статью пыталась определить, по которой ему срок впаяли.

К ней, стало быть, обиженная дамочка нацелилась в гости. И та будто и не против была с ней воскресный вечер скоротать. В квартиру впустила, дверь за гостьей заперла.

Мосин благополучно добрел до мусорных контейнеров. Выбросил мусор, выкурил еще папироску. Поежился от влажного ледяного ветра, поддувающего под телогрейку, и пошел домой.

И все…

Не вспомнил бы он никогда ни о бабке этой противной. Ни о дамочке, что в гости к ней напросилась после того, как с мужиком с четвертого этажа повздорила. Забыл бы и не вспоминал никогда, если бы не тот приставучий мент, повадившийся к нему в дом вечерами.

И все что-то подрывал под него, все что-то пытался выведать. Только Мосин намертво стоял. И жене с дочкой строго-настрого приказал не болтать лишнего. Дома, мол, отец был весь вечер. Никуда не выходил, сидел и смотрел телевизор после того, как поужинал. Жена, правда, покосилась в его сторону пару дней после того, как о смерти старухи узнала. Но Мосин не отреагировал никак, она и присмирела, и с вопросами не лезла к нему.

Будет знать, как квартиру обменивать! Нашла тоже райончик подходящий! Что ни день, то происшествия! То банк под носом ограбят. То старуху в квартире прибьют. То девку эту, что в гости к старухе вечером напросилась, убили будто бы.

Он, правда, точно не знал, так, слышал треп бабий во дворе. Что бывшую жену Генки Сошкина убили. Генкой Сошкиным оказался тот самый парень, который думать не захотел, а посоветовал лошади это сделать. Вот и получалось, что…

А что получалось? А ничего! Его дело вовсе сторона, ни на какие вопросы он отвечать не станет. И против себя свидетельствовать тоже. Ведь только рот открой, что он в тот вечер мусор вышел вынести и на девку ту нарвался, сразу на него убийство старухи повесят. Не на нее же?! Нет, конечно…

Звонок в дверь был даже не неожиданным. Он был страшным для него. Не иначе снова по его душу явился тот противный мент. А кому еще-то? Дочка на дне рождении у друзей, сказала, что там и заночует, ехать-то через весь город. Да и ключи свои у нее имелись. Жена в ночную смену ушла. В гости к ним никто не захаживал. Да и время больно для гостей неподходящее, десятый час ночи.

– Кто?! – рявкнул Мосин из-за двери, поигрывая в руке тяжелой фарфоровой кружкой. – Чё надо?!

Чай он пил до того, как звонок в дверь раздался. Крепкий горячий чай с шоколадными пряниками, которые он страсть как любил.

– Степан Васильевич? – окликнул из-за двери незнакомый мужской голос. – Я Карпов. Глеб Карпов, зять покойной вашей соседки.

– И чё?!

Мосину сделалось плохо. Вот оно, начинается! Сначала мент сам к нему приставал, теперь по его следу родню погибшей бабки пустил. Сейчас станет ныть и канючить, в глаза смотреть и в душе ковыряться.

Карпова этого Мосин из окна не раз видел. Только, правда, не понял пока про него ничего. Сначала все с женой и сыном в гости к теще ездил. Раз в неделю всегда. А теперь, после того как тещи не стало, он вдруг на третьем этаже у девки молодой и холостой поселился. Непонятно как-то…

– Разговор есть! – проявлял настойчивость из-за двери Карпов. – Впустите, Степан Васильевич, я недолго.

Мосин с сожалением заглянул в кружку. Поблаженничать теперь с шоколадными пряниками не удастся, да и чай остыл. Прохладный он не пил.

– Ну! – открыв дверь, Степан Васильевич глянул на Глеба недобро. – Что за разговор-то?

– Можно войти? – Карпов сделал шаг вперед. – Не на лестнице же говорить станем!

– Вошел уже! – фыркнул со злостью Мосин и шагнул в сторону.

В комнату он гостя не повел. Много чести. Это менту он хамить не мог да дверь перед носом закрывать, а этот и в кухне на табуретке хорош будет.

– Вы меня, ради бога, извините. Я ведь не только к вам, ко всем в подъезде хожу.

– С целью?

Мосин поставил чашку в раковину, но мыть не стал, не привык спиной к незнакомым людям стоять. Сел напротив Карпова за стол, одобрительно отметив, что тот лапищи на стол не кладет, на коленках их держит. Оно и правильно. Люди есть за стол, между прочим, садятся. Хлеб на него кладут!

А этот мент, гад щербатый, как зашел, сразу кепку свою вонючую на стол швырнул. Типа, что хочет, то и ворочает. И курил в доме нещадно. Мосин потом еле выветрил вонь от его сигарет дешевых.

– Тещу мою убили, Наталью Ивановну, если вы знаете, – пояснил Карпов.

– А ты теперь убиваешься по теще-то? – с недоверчивым смешком поинтересовался Мосин. – От того, что по теще убиваешься, к ее соседке и переехал?

– Ну, ты, блин… – Глеб не хотел, а рассмеялся, и головой замотал, и руку неожиданно протянул Мосину. – Ну, ты молоток, мужик!

Мосин пожал протянутую ладонь осторожно. Брататься, что ли, с ним от удачной шутки?! Еще чего!

– Убиваться мне по ней нечего, – вдруг признался откровенно Глеб. – Сука старая мне всю кровь выпила!

– О как! – присвистнул Мосин, глянув на Карпова исподлобья чуть внимательнее.

Вроде не врал. Морда будто порядочная, глаза не шальные, не прячет их. Да и кто станет врать-то таким образом. Сам себя будто подставляет.

И словно услыхав его мысли на свой счет, Глеб без утайки сказал: