Любовь окрыляет

– Это так страшно, больно, бесчеловечно, – шептала она, измочив слезами всю рубашку у него на груди. – Сима… Она такая веселая была, жизнерадостная. Почему, Глеб?!

– Прости, милая, но к ее бы жизнерадостности рассудка побольше.

– Да, она могла быть бесшабашной, но… Но разве за это надо убивать?!

– Убивают не за это, Тиночка. – Глеб нежно поглаживал ее по спине. – Этим пользуются злоумышленники, чтобы убить. А Сима… Она случайно, ведомая своим безрассудством, стала свидетелем чего-то.

– Чего?!

– Вот это мы сейчас и пытаемся выяснить. Но видеть этого она точно не должна была, уж поверь мне.

Потом им звонила мама Кристины и говорила с Глебом строгим внушительным голосом. И все допытывалась напрямую или завуалированно, как он мог оставить свою семью ради ее дочери. Что за причина?

Глеб назвал это любовью. Мама Кристины предположила, что это бес в ребро. И решила, что Глеб непременно к своей семье вернется, а ее дочери разобьет сердце. И тоже принялась плакать прямо в телефонную трубку.

Выдержать слезы сразу двух Назаровых было ему не под силу, и Глеб запросил к телефону отца Кристины. Тот был сдержан, скуп на слова, но по его осторожным вздохам Глеб понял, что тот тоже сильно переживет за свою дочь. И в конце разговора вдруг тоже не выдержал и спросил:

– Почему все же, Глеб, вы оставили Светлану? Вы казались мне таким примерным семьянином…

Оказывается, отец Кристины не раз наблюдал их семейство по субботам из окон квартиры своей дочери. И умилялся, оказывается. И все Кристине советовал найти именно такого вот основательного мужика.

Напророчил!

Глеб на них не обижался. И прекрасно их понимал. Кристина хоть и пыталась изо всех сил походить на современную независимую женщину, с несгибаемой волей, сильным характером, на самом деле оказалась очень хрупкой и ранимой. И к Глебову сильному плечу прильнула с нескрываемым облегчением и отпускать его, кажется, не собиралась.

Скорее, скорее бы все разрешилось. Скорее бы утряслись все эти страсти с розыском преступников. Чтобы они с Кристиной смогли наконец вдохнуть полной грудью своего счастья, чтобы жили без оглядки, начали наконец планировать хоть какие-то дела, не боясь, что их общее завтра может не наступить.

Вспомнив, что Новый год не за горами, Карпов загрустил. Всегда баловал Ваньку подарками. На елку возил, наряжая его то медведем, то кроликом. И хохотал там над мелкой детворой до упаду. Катал с ледяных гор, усаживая себе на коленки. Тайком от Светки покупал сыну мороженое, и они воровато ели его потом в машине, вытирая крупные молочные кляксы носовым платком. И ни разу ведь сын после того не заболел. Будто само провидение снисходило к ним, наблюдая за такой любовью между сыном и отцом.

Удастся, нет забрать его к себе в этом году? Кристина уже и подарки начала Ваньке покупать, складывая их в большой атласный мешок красного цвета с меховой белой оторочкой и шелковым витым шнурком.

– Мы его под елку ему поставим, – мечтала она, трамбуя плотными рядами плюшевых медведей с волками и тиграми… машинки, лото, домино. – Лишь бы Света разрешила…

Света могла и не разрешить. На днях Глеб позвонил ей, чтобы выпросить сына на выходные. Та дико заржала в ответ, потом смех свой истеричный оборвала и зашипела, зашипела:

– Я не могу позволить своему ребенку встречаться с убийцей!!! Тем более с убийцей его бабушки!!!

– Я не убивал, – стараясь говорить спокойно, парировал Глеб.

– А вот этого никто не знает наверняка.

– Узнают!

– А вот как узнают, тогда и ребенка проси. А пока нет у него отца! Такого отца…

Он еще тогда сильно удивлялся, откуда в Светке такая уверенность сидит, что виновен именно он, а никто другой? Жорж ее, к примеру, а? И только вчера вечером, вернувшись из похода по соседям, понял причину.

Жорж ее Наталью Ивановну не убивал. Он мог быть в этот момент где-то далеко или, наоборот, чрезвычайно близко. У него для Светки было алиби. Вот почему она с таким истеричным напором обвиняла в смерти мамы своего мужа. Больше-то на кого она могла подумать? Уж точно не на бывшую соседку, которая по какой-то непонятной причине оказалась тем вечером у Натальи Ивановны в гостях.

Что она там делала? Зачем к ней зашла? Если ударила именно она, а больше, выходит, некому, то почему? Каков мотив ее поступка? Что так разозлило Нину Сошкину, которая на данный момент тоже мертва?

Вчера Глеб хотел получить ответы на эти вопросы или хотя бы на часть из них. Но Сошкин ему не открыл. Глеб долго жал на кнопку звонка. Не поленился даже и вышел из подъезда на улицу, чтобы на окна Генкины посмотреть. Света не было. Либо таился хитрец – а он несомненно хитрец: так долго лавировать в хитроумных вопросах господина Симакова под силу не каждому, – либо его действительно не было дома.

Глеб глянул на часы, проверил мобильный, звонков от Симакова не поступало, он не прослушал. Может, передумал ехать на пустырь за летним театром, может, эксперта не нашел, но не звонил пока. Карпов начал убирать со стола остатки завтрака.

Кристина почти ничего из приготовленного им не съела. Тосты целы, яичница тоскливо таращилась на Карпова застывшим оранжевым глазом. Единственное, что исчезло с ее тарелки, это два кусочка сыра и крохотный шарик джема. Со вздохом он отправил все в мусорное ведро, сложил посуду в раковину и начал вытирать со стола.

За этими хлопотами его и настиг звонок, но не на мобильный, а в дверь.

– Хлопочешь, – ехидно ухмыльнулся Симаков, кивнув на передник, которым Глеб подпоясался. – А дама сердца где? На работе? Это замечательно. Ничего пожрать нет?

Карпов с сожалением вспомнил выброшенную глазунью. Пускай бы ел, раз так голоден. Но специально для него он жарить не станет.

– Бутерброд будешь? – спросил он, залезая в холодильник. – С сыром или с колбасой?

– И с сыром, и с колбасой, – утробно заурчал Симаков, хозяйски располагаясь за столом, папку свою с документами туда же выложил. – Еще кофе хочу, можно растворимый. Большущую кружку, с сахаром и еще с молоком! Да, чуть не забыл! На бутерброд маслица шмякни, Глебушко!

Глеба передернуло очередное напоминание о Наталье Ивановне. Медом не корми Симакова этого, дай поиздеваться. Знает ведь, как неприятно ему, когда он его так называет, так все равно нет-нет да ввернет ненавистное имечко.

– На вот, ешь, – буркнул Карпов с неудовольствием. – Сам маслом намажешь, чай, не барин.

– Не барин, не барин, – закивал китайским болванчиком Симаков.

Схватил кусок хлеба, отхватил от масла столовой ложкой громадный шарик, приплюснул его на ломте. И тут же наложил сверху сыра, колбасы. Поболтал чайной ложкой в пол-литровой чашке для бульона, вонзил зубы в бутерброд, заныл, глаза закатывая и причмокивая, как ему вкусно.