Любовь по-испански

сильным, даже, если не чувствую этой силы. Я должен быть тем, кто встретит этот вызов

достойно, кто проведет нас через это, держа ее над водой, над растущей, бушующей

волной.

Я не уверен в том, как это произошло — может, это стаканы виски, которые мы

прикончили, сидя вместе в гостиной и глазея на яркий горячий солнечный свет, пока он не

исчезает в синем и черном, но каким-то образом мы прожили этот день.

И в тот самый момент, когда я собираюсь сказать ей, что нам пора в постель и

увидим, что нам принесет завтра, именно когда я подумал о том, что, возможно, мы легко

отделались, то зазвонил мой телефон.

Мы оба застываем. Мы знаем, кто это, даже не глядя на экран. Я смотрю на

Изабель на экране своего телефона, и по одной только моей позе Вера уже знает. Она

кладет руку мне на плечо, нежно целует его и уходит в постель.

Изабель в ярости. Ничего нового, но ее злость имеет несколько уровней, как в игре

«Зельда», в которую я играл ребенком (прим.: Zelda — серия видеоигр фантазийного

жанра). Если однажды вы выпустите ее, она просто продолжит приходить.

Я едва слушаю. Это все, чего я ожидал и ей не интересна правда, факт того, что

этот мужчина — угроза для нас и нашей дочери. Она просто беспокоится о своей

репутации, чтобы не выглядеть идиоткой, которой она, по умолчанию, является в глазах

других родителей. Мне кажется, какая-то часть ее счастлива тому, что я совершил такой

ужасный поступок, потому что это дает ей возможность показать миру, что развод был

хорошей идеей — все это позволяет ей немного взять ситуацию под контроль. Но дело в

том, что ее гордость говорит громче всего остального и она, в первую очередь, смущена

тем, что вышла за меня замуж.

Когда я наконец вешаю трубку, то не уверен в том, где стою или что должно

случиться. Я подошел к кровати и свернулся калачиком возле Веры. Никто из нас долго не

спал, но когда сон, наконец, сморил меня, то последняя мысль в моем затуманенном

рассудке — страх, что могу никогда не проснуться.

Но когда я просыпаюсь следующим утром, то я не уверен, был ли этот страх

вызван безысходной тоской.

Глава 8

Выходные проходят в тумане. Существует причина, почему Хлоя Энн не

приходит со мной повидаться, и в этот раз я не боюсь задать вопросы. Но со стороны

Изабель я встречаю сопротивление и отговорки. Похоже, намного раньше она говорила

мне, что хочет отвезти Хлою Энн в водный парк прежде, чем закончится лето, и в такую

жару с моей стороны было варварством препятствовать ее стремлению охладиться.

Мне это не нравится. Вообще-то, я ненавижу это каждой своей частичкой. Это

ощущается как начало очень медленного процесса подавления. Но мой протест остается

незамеченным, и я провожу выходные с Верой, пытаясь преодолеть это в водовороте

возбуждения, забытья и алкоголя.

Мы боимся покинуть квартиру, так что остаемся дома. Она снова превратилась во

временную тюрьму, но в этот раз я действительно понимаю, что это к лучшему. Я просто

уверен, что мистер Круз будет снаружи, ожидая нового нападения, и знаю, что другие

репортеры насладятся этим как следует. Это длинная история, достаточно выдающаяся, чтобы украсить воскресный выпуск газеты «El Pa'is».

В газете мое сердитое лицо и обвинения. Вы можете подумать, что я к такому

привык, но это не так. Я попадал в главную испанскую газету несколькими годами ранее, вернувшись в Атлетико. Вновь обрести популярность, не являясь игроком, это большое

дело. Мне страшно подумать, как все люди страны — от моих родителей до

родственников, моей сестры, болванов вроде Бона и старых друзей Изабель, людей, с

которыми я ездил в Лас Палабрас — читают это и качают головами, строя

предположения, что же со мной случилось, где я пошел неправильной дорогой. Я оставил

свою жену ради более молодой девушки, вернулся в Атлетико, ударил фотографа. Так

всегда: шаг вперед — два назад. Бери и отдавай. Баланс в природе.

Худшее наступает в понедельник утром, когда я принимаю решение, что мне

необходимо идти на работу, а будучи на ней, мне придется столкнуться с гневом

помешанного на репутации Педро.

Я спускаюсь в гараж без происшествий, но, как только выгоняю машину на

улицу, вижу собравшуюся там толпу журналистов. Некоторые срываются и бегут мне

навстречу, щелкая своими камерами, и требуются немалые усилия, чтобы сохранить

самообладание и, убедившись, что я никого не зацепил, нажимаю на газ и уезжаю. Можно

подумать, что существуют гораздо более важные вещи в нашем безумном, перевернутом с

ног на голову мире, но, вероятно, не сегодня. Сегодня речь о критике человека, кто не

может получить шанс на изложение истории со своей точки зрения.

Легкие мишени.

Приехав на стадион, я чувствую, как взгляды окружающих прожигают меня. Я

даже не могу улыбнуться, притвориться тем веселым парнем, который просто недопонял.

Я даже не могу притвориться собой. Я смотрю вниз, на свои ноги, обутые в остроносые

туфли, выражение лица нечитаемое, нейтральное. Я не хочу, чтобы они увидели хотя бы

частичку меня. Мой офис не пустует. Уоррен стоит возле своего стола, прикалывая что-то

на стену. Он не может быть настолько молод, но со своими светлыми волосами, диким

взглядом и жилистым телом, может сойти за двадцатилетнего. Когда я вхожу, он

поворачивается ко мне, выглядя одновременно заинтересованным и невероятно

впечатленным.

— Так держать, — говорит он таким образом, давая мне момент осознать

искренность его слов.

— Что? — спрашиваю я на английском, садясь в кресло и вращаясь в нем, чтобы

повернуться к нему лицом.

— Ненавижу этого мудилу, — говорит он. — Помнишь то время, когда я ввязался